уговорить ее сниматься. Он подбил на это соавтора Княжинского. А я написал сценарий “Голос и глаз” — экранизацию рассказа Александра Грина с таким же названием.
Первая моя работа на экране!
Режиссером операторской курсовой позвали Пашу Арсенова. “Обладающего нечеловеческой физической силой”, как в заявлении в суд написали про него некие студенты-старшекурсники после того, как он в общежитии защитил от них юную актрису-первокурсницу. Заявление ходило по институту, и все помирали со смеху. Паша действительно был очень силен и мужествен, тбилисский армянин, уличный парень. Но душа у него была нежная и романтическая. Карло Гоцци снимал — “Король Олень”, в переложении Вадима Коростылева, с музыкой Микаэла Таривердиева, с которым потом я очень подружусь.
Мы идем — большой вечерней, летней компанией, с бутылками вина в руках — мимо “Метрополя” к памятнику первопечатнику Ивану Федорову. Видимо, там за столиками уже не работающего кафе под небом предполагалось открыть бутылки.
По дороге компания распадается. Впереди — с кем-то — идет Лариса, увлеченная нами на прогулку. Я — с кем-то — сзади. Юра Ильенко подходит ко мне. “Слушай! Я хочу предложить Кадочниковой стать моей женой”, — говорит он, как будто спрашивая у меня совета. “Конечно! — воодушевленно и радостно отвечаю я: Лариса мне ужасно нравится. — Иди! Предлагай!”
Все это я пишу о том Юре, с кем я дружил, а не о том, с кем я когда-то, задолго до его смерти, расстался навсегда.
Неожиданно покинув своего соавтора и друга Княжинского, Юра раньше условленного между ними времени защищает свой диплом, снимает для Якова Сегеля картину “Прощайте, голуби”. Дружба моих друзей тогда не прервалась. Хотя задним умом понимаю — трещинка уже появилась.
“«Прощайте, голуби» — советский фильм-мелодрама 1960 года, снятый в духе оттепели”.
А в 61-м киевский режиссер Артур Войтецкий, работавший тогда на Ялтинской студии, позвал Юру снимать фильм “Где-то есть сын”, по сценарию писателя Дмитрия Холендро, с Николаем Симоновым, Светой Дружининой и Витей Авдюшко в главных ролях. Довольно странная для 62-го года, когда дух оттепели уже понемногу начинал улетучиваться, картина об одиночестве.
Юра был не просто очень талантливый оператор, он еще все время экспериментировал. Я до сих пор помню в этой картине невероятную — на целую “часть”, на десять минут, — ни разу не разрезанную панораму, когда он вытворял с камерой черт-те что, заставляя ее перемещаться в пространстве и при этом неотступно следить за героями.
Но ему всего этого было мало. Он уже намеревался стать режиссером. Для начала, чтобы поглубже проникнуть в суть профессии, заделался актером.
Фильм назывался “Улица Ньютона, дом 1”, по сценарию Эдварда Радзинского, снимал Теодор Вульфович. Тогда он был женат на Полине Лобачевской, красивой женщине, преподавательнице ВГИКа. Когда училась Лариса в актерской мастерской великих педагогов Ольги Пыжовой и Бориса Бибикова, она работала на этом курсе. Потом — на режиссерском — Якова Сегеля. А там тогда учился наш друг Женя Фридман, с лицом и повадками американского актера из вестерна. Он был старше нас всех.
Лариса и Юра стали играть в фильме Вульфовича главные роли, Женя Фридман тоже кого-то играл. И все — и я с пишущей машинкой — оказались на дагестанском острове Чечень в Каспийском море. И с нами, тоже снимавшиеся в каких-то небольших ролях, приятели Тэда Вульфовича, замечательные скульпторы и ребята Володя Лемпорт и Коля Силис. Мы подружились с ними сразу и надолго.
Вот я их так легко называю “ребята”, а ведь Володя Лемпорт был с 22-го года, Борис Балтер, с которым я скоро встречусь в Ялте, даже с 19-го.
И вот теперь я думаю: почему же я — да и все мы — так легко сходились с теми старшими? Особенности характеров? Нет, скорее, свойство времени. Мы тянулись к ним, как Шпаликов тянулся к Некрасову. В этом была доля романтизма и преклонения. Слушать рассказы Некрасова или Лемпорта о настоящей войне, позже — Фрида и Дунского о лагере.
Все-таки это была неповторимая ситуация. На одном пятачке Истории сошлись два поколения с заметной разницей в возрасте, но объединенные одной идеей — свободы. А свободой тогда дуло из всех щелей того времени. Но недолго.
Может, потому и завелось такое паскудство в датском королевстве, что рано покинули землю те замечательные ребята, которых война и лагеря учили правде. “Одни в никуда, а другие в князья…”, как у Галича. Впрочем, те, кто в князья, тоже уже в никуда. Всякие были среди них, но все равно они, как победившие когда-то Наполеона и Нерчинские рудники русские офицеры, были солью времени.
Что бы там ни думать об их заблуждениях, об их характерах, о власти от Бога — все равно окажешься на стороне декабристов и выйдешь на Сенатскую площадь…
От Сенатской площади до Болотной — какой все-таки удивительный путь проделала наша Россия.
