Шохрет — квартиру в Сокольниках. Допить, договорить, досмеяться. Так было и на этот раз. И почему-то никого не удивило, что на кухне мы с Ирой сразу же сели рядом на диван. Простенький деревянный диванчик. Теперь это мемориальный предмет. Они его благородно не выбросили, переезжая в дом на Васильевской, а взяли с собой на дачу в любимый Нардаран, под Баку. И каждый раз, когда мы с Ирой видим его там, — честное слово, плакать хочется…
На раннем рассвете приехали в Матвеевское. Охранник, дремавший у входа, уже давно был мной подкуплен — я мог приходить в любое время. Мы свалились на мою кровать и остаток ночи проспали рядом — безгрешно. Как брат и сестра. И это как бы стало залогом того, что, даже став вскорости по- настоящему мужем и женой, мы так навсегда и остались — братом и сестрой.
Запись 78-го года
Несмотря на мое нынешнее недоверие к приметам и прочему такому, я боюсь сглазить. Но если бы Он дал мне это, я бы отслужил, я бы отслужил!
Вечер другого дня. Едем в такси на улицу Чехова к Володе Валуцкому, с которым я тогда крепко и весело дружил. Сидим рядом на заднем сиденье. И вдруг я, как Филиппок — с “дикой решимостью”, но почему-то церемонно, говорю:
— Не могли бы вы, Ира… — между прочим, мы еще на “вы”, — стать моей женой.
И с ужасом жду ответа…
“Но в это время в небе плясала звезда”.
— Да, давайте попробуем, — отвечает Ира.
“Я никогда не верил в счастье в условиях этого мира, но счастливые мгновения считаю возможными”.
Мама тогда уже часто болела. А надо сказать, что Ира относилась к ней заботливее и внимательнее, чем я. Однажды мы навещали ее в больнице “Медсантруд”, и когда Ира вышла из палаты — поговорить с врачом, мама взяла меня за руку и тихо сказала:
— Нам ее Бог послал.
Конечно, я сразу же повез Иру показывать “старику” — Евгению Иосифовичу Габриловичу. Отца-то ведь у меня не было. Она ему страшно понравилась. И он тут же придумал невероятно романтическую историю, которую с удовольствием и вдохновением рассказывал всем, кому мог, — в том же Матвеевском, например.
— Представляете, Пашка безумно влюбился в красавицу дочку Норы Агишевой, а она в него. И они, как Ромео и Джульетта, оставили всё, что у них было, и только с котомками, взявшись за руки…
Я один раз подслушал. Ему почему-то особенно нравилось слово “котомка”.
Некоторая правда в этой поэме была. Мы действительно оставили свои квартиры со всем, что в них стояло. И, взяв — не котомки — Катьку, кота Дарика, собрание Достоевского — я как раз тогда делал вариант сценария для Зархи — и недавно вышедшего Мандельштама с предисловием Дымшица, купленного в “Березке”, — ушли. Куда?
Совершенно нам было это непонятно и так же совершенно было на эту непонятность плевать.
Решили отложить свадьбу на год, чтобы прошло время после гибели Норы Агишевой. А пока что жили где придется. То в том же Матвеевском, то — несколько дней — когда Адик уехал в Ташкент — в его квартире на Самаркандском бульваре, то у Марины и Васи Феофановых, Ириных молодых друзей. По моему настоянию забрали Катьку из пятидневного детского сада. Моя задача была — преодолеть ее мрачность. Но пока это не очень-то получалось.
