исследований. Если приехать на биостанцию где-нибудь в Серенгети, или в Антарктиде, или на Амазонке, или в Калахари и послушать, о чем исследователи беседуют вечером за кружкой пива, можно услышать, что в их разговор постоянно вплетается тема генов, – и мне приятно думать, что это неслучайно. Причем говорят они вовсе не о молекулярных выкрутасах ДНК (хотя это тоже интересно) – основополагающим допущением в их разговорах является то, что поведение изучаемых ими животных и растений направлено на сохранение генов и их умножение в будущих поколениях.

Публикация “Эгоистичного гена” стала заключительной вехой первой половины моей жизни, и здесь самое время оглянуться назад и обдумать пройденный путь. Меня часто спрашивают, оттого ли я стал биологом, что в детстве жил в Африке. Мне хотелось бы ответить утвердительно, но я совсем в этом не уверен. Да и разве можно знать, как повлияло бы на нашу дальнейшую жизнь какое-либо изменение, случись оно на ранних ее этапах? У моего отца было ботаническое образование, а мать знала названия всех полевых цветов, какие только могут попасться вам на глаза, и оба они всегда спешили удовлетворить любопытство ребенка по поводу чего бы то ни было в окружающем мире. Сыграло ли это важную роль в моей жизни? Да, разумеется.

Моя семья перебралась в Англию, когда мне было восемь лет. Что, если бы этого не случилось? Меня в последний момент решили отправить в Аундл, а не в Мальборо. Определила ли эта произвольная перемена мое будущее? Обе школы были только для мальчиков. Психолог, возможно, предположил бы, что я стал бы более социализованным человеком, если бы учился в школах совместного обучения. Я почти чудом поступил в Оксфорд. Что, если бы я провалил экзамены (по-видимому, это чуть было не произошло)? Что, если бы у меня не вел консультаций Нико Тинберген и в итоге я стал бы работать над диссертацией по биохимии, как первоначально и собирался, а не по поведению животных? Ведь это, разумеется, изменило бы весь ход моей жизни. Вполне вероятно, что я не написал бы ни одной книги.

Но не исключено, что все дороги в жизни призваны вести к какой-то одной стезе, притягивающей нас к себе как магнит, даже если мы временно отклоняемся в сторону. Если бы я стал биохимиком, не смог ли бы я вернуться на путь, который привел меня к “Эгоистичному гену”, пусть даже с некоторым молекулярным уклоном? Быть может, притяжение моей стези заставило бы меня написать (опять же, пусть с биохимическим уклоном) и все остальные из дюжины моих книг. Я в этом сомневаюсь, но сама возможность “вернуться на стезю” довольно любопытна, и мы к ней… э-э-э… еще вернемся.

Все это требует довольно серьезных допущений. Возьмем нечто предельно банальное, но, как будет показано, исключительно важное. Я уже писал, что мы, млекопитающие, можем быть обязаны своим существованием тому, что какой-то динозавр однажды чихнул. Что, если бы именно в некий определенный момент, а не в какой-нибудь другой чихнул Алоис Шикльгрубер и это случилось бы еще до середины 1888 года, когда был зачат его сын Адольф Гитлер? Я, конечно, понятия не имею о точной последовательности событий, которая привела к его зачатию, и о чихании герра Шикльгрубера нет, разумеется, никаких исторических данных, но я не сомневаюсь, что даже такого банального события, как чихание, случись оно, скажем, в 1858 году, было бы более чем достаточно, чтобы изменить ход истории. Роковой сперматозоид, оплодотворивший яйцеклетку, из которой вырос Адольф Гитлер, был одним из многих миллиардов сперматозоидов, произведенных в течение жизни его отцом, и то же самое можно сказать о двух его дедушках, четырех прадедушках и так далее. Не только возможно, но, думаю, несомненно, что одно чихание, случившееся за много лет до того, как Гитлер был зачат, могло непосредственно привести к тому, что тот самый сперматозоид банально не достиг бы той самой яйцеклетки, тем самым изменив весь ход истории XX века, в том числе и мое существование. Я, конечно, отнюдь не отрицаю, что нечто вроде Второй мировой войны вполне могло произойти и без Гитлера, и вовсе не утверждаю, будто злое безумие Гитлера было с неизбежностью предопределено его генами. Если бы Гитлер получил другое воспитание, он вполне мог бы вырасти хорошим человеком или, по крайней мере, не стать влиятельным. Но несомненно, что само его существование и развязанная им война, как мы ее знаем, были результатом счастливого (точнее, несчастного) случая, позволившего одному сперматозоиду достичь своей цели.