младшему следователю Калугину примерно следующее:

– Гришка Косой, которого последним кололи, жидковат будет. Заметили, Василий Фёдорович, как у него глазки бегают. Смерти боится, подельников своих боится, нас тоже боится. Но пока ватажников – более. Однако в одиночной камере страх перед сообщниками ослабнет. Ночку помучается, подумает о судьбе своей горькой, а наутро мы ему и подбросим мысль, что если большой крови на руках его нет, то может он рассчитывать на снисхождение. Мол, мы поможем прошение составить на имя губернатора, да хоть самого государя императора, глядишь, и послабление в наказании выторговать удастся. Нажмём на него сообща: вы за злого следователя сыграете, я – за доброго. И поплывёт наш Гришка, как масло по сковородке. Ничего, утро вечера мудренее…

Всё верно рассчитал опытный следователь. Навидался он за свою службу всякого, психологию преступников изучил досконально, и выводы сделал правильные. На ночь задержанных развели по разным камерам, накормили несытным тюремным ужином и оставили в покое, с тем, чтобы утром приняться за допросы с новыми силами. Чётверо арестантов дожидались рассвета.

Пантелей Чёрный, закоренелый головорез, беглый каторжник, на ком убийств висело больше, чем на дворовой псине блох, завалился спать. На снисхождение он не рассчитывал, признаваться ни в чём не собирался. Судьбу свою понимал, но может в виду крепких нервов, а скорее по природной тупости и душевной грубости о смерти не думал. Упал и уснул. Схожим образом повёл себя и Антон Пила, подручный Пантелея, его правая рука в кровавых делах. Мефодий Жила, напротив, отчаянно наделся на спасение, верил, что придут ватажники и спасут его из темницы. Как им это удастся в хорошо укреплённой и охраняемой тюрьме, он не думал. Нужда был для него полубогом, а богам – пусть даже с приставкой «полу» – доступно всё. Потому Мефодий не спал, чутко ловил звуки, доносившиеся из-за забранного решёткой окошка под самым потолком камеры. Но тихо было на тёремном дворе, лишь изредка перекликались караульные…

Один Гришка Косой сомневался. Он тоже не спал, но в отличие от подельщика Жилы не вслушивался в ночную тишину, а думал. Крови на руках Григория не было – ни большой, ни малой. Не успел он ещё измараться в том дерьме, в котором его товарищи по ватаге плавали по уши. Во время налёта Косой отсиделся в броневике, оружия не применял. Когда с дирижабля последовал приказ сдаваться, первым упал мордой в землю, отшвырнув подальше карабин. Да и в предыдущих делах банды всё больше стоял на шухере, жизней человеческих не губил. Потому всё правильно подумал про него следователь Полуектов – Гришка готов был к сотрудничеству.

Ночь выдалась тёмная. Накрапывал дождик, хотя середина сентября ещё не показала, что есть настоящая осень. Но как раз в ту ночь пахнуло непогодой, стылыми затяжными дождями и раскисшими дорогами. Вот только дождь и слякоть нисколько не мешали крытому фургону с кузовом без окон, запряжённому четвёркой лошадей, плавно вписываться в повороты городских улиц. Фонарь освещали дорогу, его жёлтый свет рассекал косо летящие капли. Всхрапывали лошади, колёса стучали по брусчатке, поскрипывали рессоры на неровностях: фургон упорно двигался своим маршрутом.

Вот и часовня перед тюрьмой – крохотное строение с единственным окошком под куполом. По слухам, здесь облегчали душу в последнюю ночь приговорённые к казни преступники. Сейчас окошко было тёмным, службу – «часы» – не служили. К смертной казни в империи прибегали не так уж и часто. Однако один из седоков, тот, что находился рядом с кучером, перекрестился – свят, свят, не дай Боже оказаться здесь в роли исповедуемого. Быть может, у него были основания для подобных мыслей.

Проехали дальше, к тюремным воротам. Стражник с винтовкой предупредительно поднял руку:

– Стой, приготовь документы! Кто пожаловал в ночь, с какой надобностью?

– По распоряжению его высокоблагородия начальника полицейской части Первого участка господина Чихова! Срочно! – ответствовал тот, который крестился. – Вот предписание!

– Проезжай, бумаги покажешь дежурному по смене.

Фургон вкатился в тюремный двор. Двухэтажное здание с зарешёченными окнами, приземистое и мрачное, ожидало приезжих. На контрольном пункте человек подал пакет. Сам в шинели, поверх фуражки – бушлат, и надет он так, что тень скрывает половину лица, на рукавах шевроны дорожной полиции. Старший надзиратель достал и придирчиво осмотрел документ.

– А что ночью-то? Было велено содержать голубчиков под стражей до утра, наутро назначено дознание… – удивился надзиратель.

– Наше дело маленькое, служивый, – услышал он в ответ. – Приказано доставить арестантов в часть, начальству видней.

Действительно: подпись начальника стоит, бланк полицейского управления, печать. Всё чин по чину. И хоть странно, что столь резко изменились планы, но ему, начальству, и правда виднее. Приказано выдать вчерашних арестованных, выдадим. Наше дело тоже маленькое – исполнять распоряжения.

– Охрана нужна?

– Не нуждаемся, своя имеется. Только выведете голубчиков, мы их тут прихватим.

Из фургона вылезли двое дюжих молодцев в шинелях, винтовки с примкнутыми штыками. На рукавах такие же шевроны. Всё верно, подумал старший надзиратель, арест проводили путейцы. Так говорилось в сопроводительном листе. Им и конвоировать душегубов к новому месту.

– Ты за старшего, что ли? – обратился он к человеку в бушлате. – Зайди в дежурку, распишись в получении арестантов.

– Некогда мне по дежуркам лазать, приложишь предписание к делу, и вся недолга. Да поворачивайся живее, служивый, велено доставить мазуриков срочно. Господин Чихов ждать не любит. Или будешь сам ему объяснять, почему мы вот уже двадцать минут под дождём мокнем, а дело не движется!..