— Кто?

— Черный. Он сказал: «Отпустите или полицмейстер умрет».

— Да меня много кто в городе знает, все-таки Истомин не последний человек. Или вы меня в чем-то подозреваете?

— Теперь нет, — честно признался Меркулов, — раньше да. Черный действительно мог вас серьезно поранить, вон даже след остался. — Указал он на свежий порез, еще подернутый сукровицей. — Тем более если бы и вправду были замешаны, то не стали рисковать жизнью своих людей здесь, не выставили подчиненных под окнами, одним словом, дали Черному спокойно уйти. Нет, вы ему ничего не сообщали.

— А кто-то сообщал?

— Конечно. Вы видели, чем он занимался, когда мы ворвались?

— Сжигал бумаги, — только теперь вспомнил Николай Соломонович.

— Кто-то ему сообщил, что мы вскорости прибудем. Кто-то, кто об этом знал. Но Черный не успел уничтожить все свидетельства. Вы на квартире людей оставили?

— Обижаете, Витольд Львович. Конечно, оставил.

— Тогда стоит взглянуть на найденное. Может, что интересное обнаружим… Мих, пойдем.

А орчук и без того уже подле хозяина был. Чуть ли не вперед убежал. Полицмейстер последние указания раздал и с ними последовал. Вроде, времени мало прошло, пока Мих бежал по дворам, а вот пешим ходом да не в горячке боя оказалось, что далече нужный дом находится. Подле него, у самого подъезда, дежурил уже человек в форме, а рядом деловито сновали остальные ребята из их ведомства. Знал орчук: это особая группа, которая до определенного момента сидела далеко в засаде.

Их пропустили, не произнеся ни слова. Лишь один из филеров, что толкались тут же, завидев Витольда Львовича, подошел и вручил тому трость, которую на его попечении оставили. Отдал торопливо, точно она жгла ему руки, опасливо глядя на рукоять. Не иначе как шпагу вытаскивал.

Меркулов поднялся на второй этаж, остановился у выломанной двери, оглядел все и к орчуку повернулся.

— Мих, пока не заходи. Ненароком затопчешь что.

Полукровка насупился. Тоже ему хотелось посмотреть, что там да как. А со стороны площадки, где квартиры расположены, в мельчайших деталях все не рассмотришь. Поглядел на ножища свои, ну да, больше обычной человеческой ступни, так он же с разумением, аккуратно мог пройти.

Полицмейстер вместе с Меркуловым подошли к печке, теперь почти не горящей, и подняв с пола разброшенные листки, стали их изучать.

— У меня чертеж какой-то. Непонятный. И заметки к нему на гоблинарском, — повернул голову вбок полицмейстер, пытаясь нечто разобрать.

— Позвольте, — присоединился к нему Витольд Львович, — и вправду чертеж некоего аппарата. Только непонятно, к чему его применить можно. А вот эти заметки, по всей видимости, меры длины.

— А у вас что?

— У меня намного интереснее. Насколько я понимаю, это план помещения. Чтобы мы не гадали, тут даже подписано сверху.

— «Первый императорский музей, галерея драгоценностей N2», — побагровел полицмейстер.

— И написано, как вы видите, на славийском. Есть еще общий план.

— Откуда же он все это взял?

— Не догадываетесь все еще, Николай Соломонович?

— Про сообщника я давно понял. Меня смущают разговоры о наушничестве. О самой операции знали всего несколько человек, мои филеры да группа помощи не в счет. Им в самый последний момент сообщили, и на виду все были.

— Думаю, тут задействованы чины повлиятельней.

— Я даже знаю кто, — налились злобой глаза полицмейстера.

— Не поделитесь? — Полюбопытствовал Витольд Львович.

— Хитрый лис Никифорыч. Появился тут, месяца не прошло, как Его превосходительство каждое слово ловить стал как истинно верное. Все думают, провинциал, человек с низших чинов до самого полицмейстера поднявшийся, а я его подлую душонку насквозь вижу.

Задохнулся от ненависти Николай Соломонович. А Мих вспомнил слова Петра Андреевича о былом фаворе бравого «гусара», которого тот вмиг лишился после появления в Моршане Константина Никифоровича. Были у Истомина все шансы не любить вновь прибывшего. Тут все так просто, что даже орчук догадался. Кто ближе всех к Александру Александровичу, тот после отставки старика и первым человеком в ведомстве станет. А Его превосходительство давно уже не мальчик.

— В чинопочитании нет ничего предосудительного. К слову, хочет ли человек выслужиться или действительно уважает того, кто над ним стоит. Это, знаете ли, еще не преступление.

— Прошу прощения за свою несдержанность, — пришел в себя полицмейстер. — Я не имел право так говорить о моем… коллеге. Скажите лучше, — постарался перевести он разговор в другое русло, — у вас есть какие-нибудь мысли, как найти этого Черного?

— Пока никаких, — признался Меркулов, — нужно хорошенько подумать и изучить найденное, прежде чем предпринимать дальнейшие действия.