– Смолоду шараборил по чужим дворам, – вспомнил конюх. – Бывало, чо худо лежит, у его уже и брюхо болит, стибрить охота… Бывало, ишо и помолится на ночь глядя: «Господи, в чужу клеть впусти, помози нагрести да вынести…»
Бригадир грозно вздыбился над председателем:
– Я те чо, Варнак Горыныч, скажу: колхоз наши деды с отцами создавали… потом и кровью. И нам передали. И не тебе распоряжаться народным добром.
– Шта эта ишо за демога?! – привычно заревел председатель. – У нас теперичи сплошная демохратия, слобода слова, и не сметь мне перечить… Заводы и фабрики добры люди давно уж прихватизировали, пора и за землю браться… Так что, подпишите, что согласные насчёт прихватизации земли.
– У нас ничего не осталось… – зло сказал бригадир.
– Да уж, ни чирка[193], ни обутка, – досказал конюх
– …ничего не осталось, кроме земли. Наши отцы и деды за землю головы сложили…
– Ты, Громобой, мне демагогу не гони. Давай подписывай…
– Счас подпишу… – Бригадир, оглядевшись вокруг, высмотрел в углу свернутое в трубу красное знамя на берёзовом древке; подошёл, взял в руки знамя и огрел председателя.
Председатель, с воплем опрокинув стул, сломя голову кинулся из кабинета, но бригадир успел ещё раз огреть по председательской хребтине, а конюх крикнул вслед:
– Любишь, Варнак, чужу бороду драть, люби и свою подставлять!
В закатном зареве пылали избяные окна Боталы; по улице брело усталое стадо коров, оставляя после себя лисий хвост пыли. А возле правления совещались бригадир с конюхом, и козёл Борька вертелся возле мужиков. Бригадир, крылами разведя руки, словно борец перед схваткой, пошёл на «Алена Даллеса»; вырвал вывеску и кинул её наземь, а козёл Борька, чтобы выразить преданность Громобою, ещё попрыгал на вывеске.
– Дед Бухтин, ты куда «Илью Муромца» заховал?.. Тащи! Власть переменилась.
– Эт мы махом. Одна нога здесь, друга – там. – Конюх порысил на задний двор правления и вскоре вернулся с вывеской «Скотоводческий колхоз имени Ильи Муромца».
Бригидир прочёл и почтительно оглядел испоконную колхозную вывеску.
– Наш мужик – деревенский.
– Из-под града Мурома, из села Карачарова… – пояснил конюх.
– Но-но, знаю, знаю… – кивнул бригадир. – О Русском царстве-государстве пёкся денно и нощно…
– Верно… В былине, паря, так и говорил: «Я за веру стоял да Христовую, я за церкви стоял да за соборные…»
Конюх принёс из колхозной подсобки молоток и гвозди, и мужики прибили вывеску к столбам палисада, а потом уселись на лавку, где бригадира поджидала гармонь.
– Но чо, дед, и сыграем и споём?
– Отчего бы не спеть?! Кто нам в Ботале мешат?!
Бригадир, пока не разыгравшись, не распевшись, пробежал по ладам, подыграл на басах и тихо повёл:
Конюх в лад подпел бригадиру:
Бригадир весело покосился на конюха:
– Спелись мы с тобой, Мартемьян Иваныч. Придётся брать тебя на телепередачу «Играй, гармонь!» – к нам нагрянет.
Конюх хвастливо всплеснул руками:
– Ой, да я, Громобоюшко, такое могу отчебучить, все со смеху пропадут.
Бригадир усмехнулся:
– Не помрём, дед, ежели со смеху будем помирать… Так что, дед, собирайся на «Играй, гармонь!». Сам Заволокин, паря, будет… Ежели наш талан не съел баран… – Бригадир тревожно вздохнул.
– Ничо… – успокоил его конюх, – ты, Громобоюшко, как врежешь на гармозее, я подпою, на балалайке подыграю, дак нас на руках вынесут…
– И выкинут…
– Кого буровишь?! Выкинут…
Бригадир опять заиграл, припеваючи:
Конюх и козёл Борька дружно подпели:
