– Эх, по мне дак имени бы Сталина, – вздохнул бригадир.
– Оно бы, Ильюша, и ладно… Да лучше гусей не дразнить. Пока… Дак, опять же, нам, деревенским, Илья Муромец поближе будет – из крестьян же; это уж потом, паря, – казачий атаман… А упокоился в пещере Киево-Печерской, в святом чине ангельском…
– Это ишо чо за чин?.. Не слыхал, паря…
– Монашеский…
– А-а-а… – Бригадир удивлённо и почтительно глянул на деда Бухтина. – Ишь ты, вон оно чо… И откуль прознал? Вот те и дед Бухтин…
Конюх с лукавой скромностью потупил глаза:
– Книжечки почитывам… Ты же, паря, в клубе Есенина читал, и мы почитывам…
– Ладно, книгочей, тащи молоток и гвозди, старое имя приколотим…
– Айн момент, Ильюша, будут гвозди, будет молоток.
Конюх опять завернул за угол и притащил из сарая молоток и гвозди.
– Так присобачим, хрен оторвут… – посулился бригадир, поигрывая молотком. – Подержи-ко, дед…
Конюх покрестился на Илью Муромца – преподобный же:
– Ну, святый отче Илия, моли Бога о нас, грешных…
Когда приколотили к штакетнику новую вывеску, довольно оглядели дело рук своих, и конюх опять перекрестился:
– Господи, благослови… Может, Ильюша, и наладится жизнь; может, и заживём по-божески, по-русски…
А тем временем козел Борька подсматривал из-за угла и осудительно мотал рогами:
– От две чумы красно-коричневы…
Коза Ада брезгливо поморщилась:
– У лохов фишку клинит…
А мужики, налюбовавшись на «Илью Муромца», чинно уселись на лавку подле палисада, и бригадир, развернув гармонь, заиграл, запел:
Конюх озорно похлопал по груди, по бокам, вроде приплясывая сидя, а потом ворчливо укорил бригадира:
– Вот ты, Ильюша, меня попрекашь, дескать, я байки заливаю, когда пошла такая жись, хоть помирай ложись… А и сам, вижу, с гармошкой не расстаёшься. Спишь с гармошкой…
Бригадир стеснительно улыбнулся:
– Ага, подле стенки баба, посередь – гармонь, а я с краю. Посреди ночи проснусь да и сыграю… Ты, дед, телевизер-то глядишь?
Конюх фыркнул:
– Какую холеру там глядеть?! Скотобойню?.. Кровь из телевизера хлещет, как из ведра… А то – кобели да сучки и собачьи случки… Моя внучка с бывшим зятем, студенты-археологи, с университета загадку притащили: без окон, без дверей, сидит в горнице еврей. Отгадай?
– Сдаюсь, – досадливо отмахнулся бригадир.
– Телевизер, паря… Тараторку сочинил про телевизер. – Конюх жиденьким, сиплым голоском задиристо вывел:
– Но хошь вестя-новостя-то глядишь?
Конюх, кисло сморщившись, махнул рукой:
– А-а-а, брехня собачча… Наше елевиденье нагородит семь вёрст до небёс, и всё лесом, на добром коне не объедешь… Голова нараскоряку… Да и телевизер баушка уханькала… От, паря, ревнивая, язви её в душу. С греха с ей пропал… Помню, врубил… Думал, может, путнее кино, про жись чо… А там кобель американский и сучка французская с жиру бесятся, а мы, дураки, гляди… И не разберёшь, паря, ни спереди, ни сзади: баба ли, мужик ли?.. Вот так нарвёшься… Хотел уж вырубить, а тут баушка в избу зашла, коров доила, в телевизер, паря, глянула, и хайло распазила: «Ах ты, сивый мерин, на срамных девок заришься!..» Хвать из ступы медный пестик, да в телевизер и зафитилила… Я ей в сердцах: «Ты кого, дура, творишь?! Телевизер денег стоит, а у нас с тобой шиш и полшиша… Ты кого ревнуешь?! Вспомни, сколь нам годов…» А старуха, мол, видела по телевизеру: у старого артиста песок сыпется, а жанилси на молоденькой артисточке, и ребенчишко родили… «Да ему, – говорю, – может, подсобили…» А старуха как накинется, ревёт лихоматом: ты, мол, кого буровишь поганым языком?! Хреста на тебе нету. Ты, мол, пошто грешишь на доброго человека?! Может, сам… Вот и балакай с ей, ежели у ей ума, что у куры-дуры. Волос долгий, а ум короткий… От скуки разругались в пух и прах…
Дед про семейную жизнь долго бы ещё бухтел …Бухтин же… но бригадир осадил старика:
– Ладно, дед, успокойся: милые бранятся – тешатся … А скажи-ко мне, Мартемьян Иваныч, ты передачу «Играй, гармонь!» видал?
– Видал… – обиженно передразнил конюх. – Дак я «Играй, гармонь!» и глядел, пока старуха телевизер не уханькала… Теперичи, Илья, как учухаю «Играй, гармонь!», к соседу рысю, у его телевизер живой. А Геннадий-то Заволокин, Ильюха, – геро-ой…