— Полина, он мертв.

Короткое слово. Острое. Оно режет по живому, вспарывает прочный пузырь, в который я себя спрятала. На меня обрушивается мир — темный, тяжелый, громкий.

— Убирайся! — огрызаюсь я, оборачиваясь.

Влад ранен. Рукав рубашки изорван, кожа на руке пузырится ожогами. Задела-таки. Только задела. Жаль. Нужно было целиться, а не бить наобум.

— Ты. Должна. Жить.

Жестокие слова. Он всегда говорит их мне. Талдычит с самой первой нашей встречи.

— Ненавижу. Ненавижу тебя!

— Знаю, — соглашается. Слишком спокойно признает это. Спокойствие хочется стереть с его лица, и кен Барта снова оживает во мне, заволакивая реальность белесой дымкой ярости. — Но это было не мое желание. Так хотел Эрик.

Ярость выключается, словно по волшебству. Опускаю взгляд. Спокойное, умиротворенное лицо. Все еще теплая рука. Вторая откинута в сторону. А сам он будто бы спит. Сейчас дрогнут ресницы, дернутся веки, он откроет глаза…

И все будет хорошо.

Не будет. Нельзя себя обманывать. Я сама виновата во многом. Если бы я сказала ему… если бы…

— Эрик хотел, чтобы ты жила, — говорит Влад уже мягче и кладет руку мне на плечо.

Слезы катятся по щекам — запоздалые, бессмысленные слезы.

— Я не хочу. Не буду… без него.

— И не надо, — успокаивает ядовитый голос. Я понимаю, что нельзя слушать, верить, но подсознательно все равно вслушиваюсь в каждый звук. Потому что в ядовитом голосе — уверенность. — Не надо, слышишь.

Сильные руки вздергивают меня, и я выпускаю руку Эрика. Ладонь фиксирует мой подбородок, заставляя поднять взгляд. Глаза Влада горят непонятным мне огнем, и в сознании мелькает мысль, что он сошел с ума.

Впрочем, все мы немного сумасшедшие…

А потом он говорит то, во что мне хочется верить больше всего:

— Мы вернем его. Обещаю.

И я верю.

Потому что у меня останется без этой веры?

Ничего.

На полу битое стекло осыпавшихся окон отражает свет уличных фонарей.

Иди, говорю я себе. Не бойся. Ничего ужасного в темноте нет.

И не могу сделать и шага, потому что боюсь. С того вечера, когда погиб Хаук, во мне проснулась новая фобия. С приходом сумерек сердце начинает биться быстрее, и руки дрожат. Потеют ладони. Дышать тяжело, и я невольно тянусь к горлу, будто могу облегчить свою участь, освободиться прикосновением.

Это состояние длится до момента, пока я не включу все светильники в комнате и не задерну шторы. Пока не изгоню тьму из каждого угла, закоулка спальни. Тогда у меня получается успокоиться и уснуть.

А во сне тьма настигает меня. Снова.

Иди!

Узкий коридор с горящими на стенах факелами напоминает тайное место охотников, куда приводил меня Альрик после ритуала изгнания Девяти. Стены из серого камня покрыты липкой влагой подземелий. От земляного пола поднимается холод, сквозняки обвивают лодыжки змеями.

Давай же! Один шаг. Всего один — и каждый следующий будет даваться быстрее.

Глубоко вздыхаю и, наконец, перебарываю себя.

Тусклый свет в конце коридора манит. Только из-за него я здесь. Я просто знаю это. Потому выдавливаю из себя каждый шаг, медленно приближаясь к цели.

Комната тонет в полумраке. Низкий потолок, из которого висит одинокий провод. Лампочка льет теплый свет в центр пола, он растекается там