Когда нас наконец отпустили на волю и появилась Селестина Джонсон, я ее не узнал. Я просто увидел, что какая-то высокая, красивая старая леди бросилась вперед и обняла дядю Альфа, почти оторвав его от земли, и у меня на мгновение даже мелькнула дурная мысль, что надо его спасать.

Но тут она обернулась, поймала мой взгляд и улыбнулась, и тогда я заорал:

– Лапочка!

Она улыбнулась еще шире, и я почувствовал, как на меня накатывает волна любви и доброты.

Привет, Томми. Как хорошо, что ты здесь.

Чуть позже я обещал заехать к ним, как только появится возможность, и распрощался; сейчас я им был не нужен. Меня самого никто не встречал. Пэт был слишком стар и никуда не ездил, а Вики – слишком молода, ей еще не разрешили путешествовать в одиночку. Что касается Молли и Кэтлин, то, как я сильно подозреваю, их мужья не видели в этом необходимости. Как-то так вышло, что оба они недолюбливали меня. Я, принимая во внимание ситуацию, не могу их в этом винить, несмотря даже на то, что уже давно (для них многие годы) я не могу телепатически разговаривать с их женами иначе как с помощью Вики. Но, повторяю еще раз, я их не виню. Если телепатии суждено когда-нибудь широко распространиться, такие случаи могут создать уйму семейных неурядиц.

А кроме того, контакт с Вики у меня был в любой момент, когда пожелаю. Я сказал ей забыть об этом и не суетиться: предпочитаю, чтобы меня не встречали.

На самом деле никого из нас, за исключением дяди, никто не встретил, кроме представителей ФДП. После отлучки в семьдесят один год нас просто некому было встречать. Но единственный, кому я посочувствовал, был капитан Уркхардт. Я обратил внимание на него, когда мы, покинув карантин, поджидали своих гидов-переводчиков. Он стоял совершенно один. Все остальные не были одиноки, все оживленно прощались, но у него не было друзей – думаю, он не мог себе позволить дружить с кем-нибудь на борту даже тогда, когда не был еще капитаном.

И такой он был одинокий, несчастный и мрачный, что я подошел к нему и протянул руку.

– Я хотел бы попрощаться с вами, капитан. Было большой честью служить под вашим командованием… честью и удовольствием. – Я не кривил душой, в этот момент я и вправду так считал.

Сперва его лицо выразило изумление, потом на нем появилась улыбка, такая широкая, что я подумал, что он вот-вот расколется пополам. Его лицо явно не привыкло к таким упражнениям. Уркхардт схватил мою руку и сказал:

– И для меня, Бартлетт, это было большим удовольствием. Желаю вам всяческого счастья и удачи. Э-э-э… а чем вы планируете теперь заняться?

Он произнес это с искренним интересом, и я вдруг понял, как ему хочется поговорить, просто поболтать с кем-нибудь.

– У меня нет пока никаких определенных планов, капитан. Сперва поеду домой, потом, наверное, пойду учиться. Я хочу поступить в колледж, но, скорее всего, сначала надо будет многое подогнать. Ведь за это время столько изменилось.

– Да уж, столько изменилось, – очень серьезно согласился Уркхардт. – Нам всем надо будет многое подогнать.

– А какие планы у вас, сэр?

– У меня нет никаких планов. Совсем не знаю, чем я могу заняться.

Уркхардт сказал это очень легко, просто констатируя факт; было видно, что он говорит правду, и меня захлестнула волна жалости. Капитан факельного корабля – специальность узкая до крайности, и вдруг оказывается, что таких кораблей больше не будет. Это как если бы Колумб вернулся из своего первого плавания и обнаружил, что вокруг одни пароходы. Смог бы он снова выйти в море? Он не нашел бы даже мостик на пароходе, не говоря уж о том – что делать, забравшись на этот мостик?

Капитану Уркхардту не было места в этом мире, он был анахронизмом. Один прощальный обед, а потом – очень вам благодарны, спокойной ночи.

– Полагаю, я могу выйти в отставку, – продолжил он, глядя куда-то в сторону. – Я тут прикинул, сколько жалованья накопилось у меня за это время, – получается просто неприлично большая сумма.

– Да, наверное, очень много, сэр. – Свои деньги я не считал; их получал за меня Пэт.

– Да какого черта, Бартлетт! Я же совсем не старый, мне рано в отставку.

Я посмотрел на Уркхардта. Он никогда не казался мне особенно старым, да и вправду не был таким, в отличие от капитана Свенсона. Ему было, пожалуй, около сорока – если по корабельному времени.

– Слушайте, капитан, а почему бы и вам не пойти учиться? Вы можете себе это позволить.

Вид его стал несчастным.

– Может, так я и сделаю. Наверное, так мне и надо сделать. А то пошлю все к чертовой матери и эмигрирую. Говорят, теперь большой выбор мест.

– Я, наверное, тоже в конце концов так и сделаю. Здесь, если кому и интересно мое мнение, стало совсем уже тесно. Я все вспоминаю Конни – и как красиво смотрелся залив Бэбкока. – Действительно, я думал о Конни всю ту неделю, что мы провели на карантине. Если Рио был типичным образцом современного города, на Земле теперь, пожалуй, и плюнуть некуда; мы находились в Сантосе[46], а нам говорили, что это Рио. – Вернись мы к заливу Бэбкока, были бы там самыми старыми колонистами.

– Возможно, так я и сделаю. Да, вполне возможно. – Но вид у Уркхардта все равно оставался потерянным.