Мать моя — служила. Она пекла Божий хлеб с запахом солнца и воска. Действительно, никаких масел не признавала, мазала железный противень воском. От него солнечно-медовый дух и подошва не подгорает. Можжевеловым шипом облатки пробивали, чтобы выпустить сквашенный воздух. Печь принимала немощные сырые слепки, а возвращала маленькие солнышки, несущие в себе тайную светлую силу. Выпечка покрывалась сухим рядном, далее мокрым, опять сухим, а сверху еще и войлочным одеялом. «Отдыхала» перед Службой.
Каравай, мой рай…
Поздно задувались свечи в монастырской пекарне. Остывала печка, плямкала свою молитву закваска, под луной золотыми глазками светили хлебушки в лубяном коробе. Босоногие пекари, мать и я возвращались в росистой опаре домов. Внизу, у Кныша, хлебали речную воду лопастные колеса. «Лампа не горит, а мельница крутится», — задумчиво роняла мать. Она всегда имела за душой нужное слово, чтобы сдобрить или подсолить какое-то событие. Как крупицы соли в тесте, растворялись те словословы в моем сознании. «Кедь судьба с тобой не ласкова, будь ласков с ней ты». «Хотя с молитвой, но сварим кулеш». «Челядин получает деньги, а не деньги челядина». «Волка видеть — счастье. А не видеть — еще большее счастье». «Хочешь быть твердым, как орех, — ешь орехи». «Все пройдет, останется только любовь и милость Божья…»
Сначала Мелана пекла хлеб братии из Черника, позже стали с поклоном являться приходы, один за другим: «окорми и нас, матица, святым хлебом». И пошли ее просфоры по миру. Доброте легко открываются двери. Даже игумен с Марие-Повчи приходил. С тех пор как меня отдали в книжную муштру к Аввакуму, должна была мать нанять помощницу. Так и пекли вдвоем. А верховные мельницы мололи дни и ночи. И перемалывали годы.
Латорица в половодье слизала мощеную дорогу — и опустел Зеленяков торжок. И мост Гнилой сгнил дотла. Трава затянула человеческие следы, а ветры развеяли голоса… Упал с камнем на холме под скалой дед Данила. И уже не встал. Камень к камню… Река унесла няня и не вернула. Вода что приносит, то и забирает… В мятежной когорте Игнатия Мартыновича ранили и загнали в катакомбы меня, собственно, превратив в пещерника. Волею судьбы познал и я схимницкий хлеб…
Мы, человеческое древо рода, в вихре времени гнулись и падали. Зато стояла она — Мелана-хлебница. Не надорвалась, не упала ее душа, как потолок без сволока. До конца отмеренных дней кормила из милосердия святым хлебом голодных. Торжественный, как сам перед последним путем, отец Аввакум произнес над ее деревищем:
«В момент смерти нашей поймем же всю полноту своей нищеты. И как бы мы ни старались, говорит Лука, а перед Богом всегда будем слугами, что сделали только то, что должны были сделать. Поэтому не надо бояться, что в момент смерти наши руки пусты. От нас не ждут даров. Нам дары приготовлены. По вере и по делам нашим… Тебе, сестрица-кормилица, есть с чем явиться на суд…» — и положил в материнскую руку просфору, из которой еще не успела выветриться теплота.
Все пройдет, останется только любовь и милость Божья…
Затесь шестнадцатая
День сеет, ночь собирает
Ночь темная, ночь пышная, сидишь ты на коне вороном, на седле соколином, запираешь ты кладовые, усадьбы и хлева, церкви и монастыри и стольные престолы: замкни моим врагам губы и губища, рты и ротища, скулы и веки, чтобы во веки веков мне зубы не скалили и глаза не таращили, злобы в сердце не имели, в добрых мыслях витали.
