«Когда меня привели в Паланок, — продолжал Алекса, — тюремщик, открывая каземат, оскалился: «Добро пожаловать в царство справедливости». А оно оказалось преисподней. Слышите? Нет справедливости на этом свете…»
«Тюремщик не обманул тебя, парень. Справедливость только в аду».
«А что тогда в раю?»
«Любовь», — сказал я и потянул сеть к реке, над которой клубилась кисловатая предутренняя мгла. Всех рукотворных лекарств стоит эта горная мощь, процеженная сквозь камни, настоянная на листве и перепревшая за ночь в водах. Мы не могли упустить сей животворный час.
«Я боюсь», — прошелестел он запекшимися от горячки губами.
«Все боятся. Но ты, который прошел ад и рай… чего тебе уж бояться?»
«Не знаю, но боюсь».
«Не бойся. Это страх страха. Зарождается из пустоты, которую надо наполнить чем-то иным, что его вытеснит».
«Почему вы мучили меня огнем и водой?»
Я не сразу нашелся, что ответить ему на это.
«Из ада и рая возвращаются медленно. И очень неохотно».
«Вы тоже знаете…»
«Знаю, бедняга. Даже знаю, почему ты вернулся».
«Почему?»
«Потому, что там, на той солнечной долине, не было
«Вы знаете и об Эмешке?» — вяло схватил он меня за руку.
«Хватит того, что ты знаешь. А теперь — ангела тебе ко сну. У тебя хорошая колыбель, а река поет самые лучшие колыбельные…»
«Странно так говорите, вуйко… Колыбель… Как с ребенком раговариваете».
«Да ты еще и не ребенок. Тебе еще родиться надо, сынок».
«Как это понимать?»
«Попробую объяснить. Мы рождаемся из воды и Духа. И тогда ложь и несправедливость мира не становится для нас адом. Ибо мы защищены любовью».
«Из воды и Духа, говорите… Воды здесь полно, а откуда Дух возьмется?»
«Мудро спрашиваешь. Так и Никодим, начальник фарисеев, допытывался у Иисуса. И знаешь, что Тот ответил:
«И что я должен для этого сделать?»
«Ничего.
Когда он затих, я стал колдовать над муравейниками в монастырской пасеке. Не всякая куча годилась для снадобья. То люди на первый взгляд одинаковые, а муравьи каждый со своим лицом и характером, и каждый свое место знает в совершенном устройстве муравьиного порядка. Свое жилище, в отличие от людей, никогда не построят где попало и как попало. И никогда не сорвутся с насиженного места без причины. Более ста лет стоит муравейник, и годами живут и трудятся его неугомонные жители. И когда муравей чует близкую кончину, то тихо выйдет в ночь из многолюдного дома, чтобы не огорчать родственников. Найдет высокую былинку и сиротливо будет качаться на ней, пока замертво не упадет. Весь век в непрестанном служении общине, а красной смерти на миру не сподобится. Вероятно, только в этом мы с ними и схожи. Как там у Екклезиаста: «…и ничего не возьмет от труда своего, что мог бы он
