В поместье над соленой купелью сошлись господа. На вертеле пекли кабана, в котле тушился сегедский гуляш с тмином, на мраморной столешнице стояли шеренги запотевших из ледника стеклянниц. В больших цветных чашах, вырезанных из соли, мерцали светильники. Гости в легких шнурованных плащах угощались походя, ожидая блюда. Приехал и пан Войоши. Встретили его приветствиями. Хозяин слегка обнял его, повел к гостям, весело говоря:
«Теперь мы с вами чай не родственники. Притом одинаково обворованы…»
«Да что там? О чем речь?» — загудела компания.
«А вы не слышали? Служанка пана Войоши сбежала с моим управляющим Кравсом. А нас оставили без прислуги. Теперь мое дело без головы, а дом моего приятеля — без присмотра».
«Не то слово, — подхватил пузатый финансист. — Мы, как сироты, без Ружены. С ней чувствовали себя, как у Христа за пазухой. Простушка, а лучше любого ученого давала всем совет. И сердце золотое. Ей-богу, не найду ей достойной замены…»
«Спелись, — добавил кто-то злобно. — Старого медведя на мед потянуло…»
«Прошу, господа, без пересудов, — вмешался хозяин. — Кравс — достойный человек, к тому же вдовец. И здесь, как я мыслю, не низменная похоть, а осознанное чувство. Хотя избранница и простолюдинка. Он, если хотите знать, заказал вырубить ей памятник из соли. Кому интересно, поведу на обзор. Поверьте, есть на что посмотреть…»
Общество наперебой загудело. А чей-то пьяненький голосок перебил всех:
«Любовь, друзья, не шелуха. Я видел эту Ружену и должен признаться, что завидую Кравсу. Копал бедняга, копал и наконец выкопал свое золото…»
Люди любят греться у чужого огня. Среди тех людей я был, вероятно, самым чужим. Стоял как громом пораженный. Едва дошло до меня, о чем шептал сбоку тщедушный человечек в зеленоватом кедмене с барского плеча:
«Эх, один лик у судьбы. Пройдет время — и дочь становится похожей на мать. И обличьем, и натурой… Как мать ее сбежала с полюбовником, так и она теперича».
«О ком разговор?» — не доходило до меня.
«О Ружене. Девушка служила у нас…»
Я догадался, что это извозчик пана Войоши, которого я порицал за глаза за лень. Единственный, кому здесь было дело до меня.
«Куда же они отправились?» — спросил я мертвым голосом.
«На румынскую сторону. А куда далее — один Бог знает. Мир велик».
Мир велик. Сию правду мне суждено было уразуметь в глухом уголке гор. Мир не только большой, но и всегда новый. И в нем всегда есть место для тебя. Только твое место. Любовь к Ружене раскрыла меня для самого себя. До тех пор пока я ее не узнал, и не догадывался, какой я на самом деле. Она была права: истории любви пишутся на небе. Когда-то мы их перечитаем и увидим весь свой путь.
Жовна возвращался назад другим путем — через Гуцулию. Положил предо мной плату и хитро спросил: «Что ты видишь?»
«Наполовину полный кошель?» — ответил я.
«Нечеткий ответ. Это наполовину пустой кошель. Так бы сказал замеристый[299] человек. Однако это не поздно исправить. Езжай со мной. Я найду и там для тебя дело. А кроме того, познакомлю с одним интереснейшим человеком, венгерским шляхтичем, вынашивающим смелые замыслы. Думаю, что вы можете быть друг другу полезны…»
С полуполного-полупустого кошеля я перевел взгляд на дорогу, расстилавшуюся на восток белым (присоленным) диким камнем. И Жовна все понял. Мы с ним принадлежали к одной породе — люди дороги.
На поднебесных вершинах, увязших в непроницаемых ельниках, я решил для себя:
Время и вправду шло, обгоняя наших волов. Разве время упросишь?
