был знаком. И в нем Мэдди была ему ближе, роднее.

– Тетя Тея решила прогуляться до аптеки.

– Аптекаря можно поздравить с удачным днем, – недовольно поморщившись, заключила Мэдди. – А мне нужны новые перчатки. Вы не будете против, если мы заглянем в галантерейную лавку? Насколько я помню, она буквально в двух шагах отсюда, на другой стороне улицы.

Логан и Мэдди вместе вышли из магазина. За то время, пока Мэдди выбирала платье, народа на улице значительно прибавилось. Из-за обычной в базарный день толчеи идти вдвоем под руку было невозможно. Логану пришлось выпустить ее руку. Он шагнул на мостовую, уверенный в том, что Мэдди идет следом. Сделал шаг, другой, оглянулся и… не увидел Мэдди.

В испуге Логан окликнул ее, но ему никто не ответил.

И тогда он увидел ее. Мэдди неподвижно стояла посреди дороги. Она была бледна, и ее била мелкая дрожь. Транспортный поток огибал ее, словно река остров. И, если Мэдди не очнется, ей несдобровать. Ее задавят или затопчут.

Логан, расталкивая локтями народ, бросился к Мэдди.

– Что с тобой? – Логан тряс ее за руку, заглядывал в глаза.

Мэдди его не слышала. Отсутствующий взгляд ее был устремлен вдаль, и ее все так же трясло.

Логан хотел было поднять ее на руки и понести, но решил не привлекать к ним лишнего внимания и потому ограничился тем, что, обняв ее за плечи, повел с проезжей части на пешеходную, где безопаснее. Увидев вывеску чайной, Логан хотел было зайти с ней туда, но, взглянув через витринное стекло, он не увидел ни одного свободного столика. И тогда Логан не нашел ничего лучше, чем повести ее к церкви. Странный выбор для человека, который забыл, когда последний раз молился. В церкви было тихо, пусто и полутемно – как раз то, что сейчас было необходимо Мэдлин.

Логан усадил Мэдди на скамью, сел рядом и, приобняв ее, стал гладить по спине, стараясь успокоить точно таким же способом, каким пыталась его успокоить она этой ночью. И у него получилось. Через несколько минут Мэдди уже пришла в себя настолько, что смогла говорить.

– Я не смогу поехать на бал, – сказала она дрожащим голосом. – Я знаю, мы договорились, но вы сами видите: я не могу даже по улице пройти, не опозорившись.

– Спокойнее, сердце мое. Я с тобой. Все уже закончилось.

– Это никогда не кончится. – Мэдди достала носовой платок. – Я надеялась, что смогу преодолеть этот страх, но он все еще со мной. Я живу с ним почти всю жизнь, с тех самых пор, как…

– С каких пор, сердце мое? Расскажи мне, что с тобой случилось?

– Вы сочтете меня глупой и вздорной. И действительно, так и есть.

– Я никогда не считал тебя глупой. Своенравной и капризной, может быть, но не глупой. Расскажи мне, что там у тебя стряслось, и тогда я смогу судить о том, глупо ты поступила или нет.

Мэдди промокнула глаза кружевным краем носового платка.

– Мне тогда было семь лет. Шла зима, канун Рождества, и моя мама умирала. Я знала об этом, хотя мне никто об этом не говорил. С каждым днем она становилась все худее и бледнее, и ее дыхание уже пахло смертью. Странный это был запах: в нем было что-то от запаха земли и что-то от аромата лепестков роз. К нам никто не приходил, если не считать врачей. Даже учителя ко мне перестали приходить. Мне запрещали шуметь, все в доме ходили на цыпочках, чтобы не беспокоить мамин сон. Я быстро научилась притворяться невидимой. Если я играла во что-то, если получала удовольствие, никто не должен об этом узнать, никто не должен застать меня за этим предосудительным занятием. Много времени я проводила вне дома. Я любила рассматривать стебельки пожухлой травы, восхищалась красотой снежинок…

Однажды дочки одного нашего арендатора – небогатого фермера, рассказали мне, что на деревенской площади будут разыгрывать сценки из Евангелия. Мне ужасно хотелось посмотреть эту пантомиму, но я не решалась рассказать о своем желании никому из домашних. Незаметно выйдя из дома, я сама пошла в деревню. Протиснулась в передние ряды. Мне все было в диковинку: сам спектакль, костюмы, шутки. Оказалось, кроме рождественской пантомимы, там были и другие представления. Там даже был жонглер, подбрасывающий в воздух зажженные факелы. Никогда еще я не получала такого удовольствия. Я смеялась так, что бок болел. Это представление заставило меня ненадолго забыть о том, что дома умирала мама. А потом…

Мэдди замолчала, и Логан взял ее за руку.

– Я не знаю, что именно произошло, – продолжила Мэдди. – Может, лошадь испугалась чего-то и понесла? – Мэдди сосредоточенно сдвинула брови, силясь вспомнить обстоятельства того далекого зимнего дня. – Или собака сорвалась с поводка. Нет, не вспомню. Всю толпу охватила паника, и я оказалась в самой гуще этой толпы, совсем одна. Некому было меня защитить. Наверное, меня растоптали бы, если бы я не умудрилась заползти под помост. Я не помню, как я шла домой. Помню лишь, что было темно и холодно. Добравшись домой, я спрятала порванную и испачканную одежду в бочку с углем, а потом пошла к себе в спальню и всю ночь дрожала то ли от холода, то ли от страха. Я была уверена в том, что утром меня хватятся и мне крепко влетит. Не может быть, чтобы никто из домочадцев не узнал о том, что случилось в деревне. И одежду мою тоже рано или поздно должны были найти. Но когда отец пришел меня будить, то он лишь сказал, что мама умерла ночью. И никто так ничего и не узнал о моем проступке, а я сама тоже никому не рассказывала.

– Неужели никому?