облачении, выглядел, ко­нечно, красавчиком, почти маршалом, и ничуть не тяго­тился своим расфуфыренным видом. Скорее, напротив, осваивал генеральские привычки и манеру поведения, хотя по возрасту был старше всего на восемь лет, то есть ему ещё полтинника не стукнуло — возраста, когда нани­маешь оценивать свои заслуги.

И вот шеф с порога начал снимать стружку, мол, мп службу следует являться в форменной одежде, а на де­журство — так сам бог велел. Тогда Зарубин и рассказал Шефу о своём отце, капитан-ефрейторе внутренней служ­бы, причём сделал это без какой-либо нравоучительно- | ти, просто с житейской горечью. Фефелову не зря проро- чили высокий пост в министерстве: соображал он быстро, и ы поды делал правильные и лишних вопросов не зада­вал. Он не только смирился с гражданским костюмом За­рубина, скоро свою форму стал надевать лишь на службе, а то и по Москве ездил в мундире. Потом и вовсе запер его а шкафу и более не доставал. Пожалуй, с той поры у них м начались почти приятельские отношения, даже с собой мп охоты стал приглашать. Но это ровным счётом ничего иг значило: мало-мальски мужской дружбы шеф ни с кем нс заводил, чтоб быть независимым и чтоб вышестоящее руководство не заподозрило личных симпатий к кому-либо мз сотрудников. А чтобы они не обольщались на будущее, ом демонстративно вздрючивал случайных приближён­ных, поэтому никто личных отношений с ним не заводил.

Однако судьбу не обманешь: Зарубину всё же выпало изучать и охранять зверей, только настоящих: его диплом­ная работа в Молочном институте неведомыми путями попала в МГХ скорее всего, из-за темы, связанной с от­ношениями человека и животного мира. Сам он считал, что новизна работы сложилась случайно и виною успеха омять же стала его собственная жизнь: когда писал о пси­хологии животных при стойловом содержании, перед гла­ вами всё время был лагерный «зверинец». Он уже собирал­ся ехать по распределению на ферму совхоза зоотехником, кпк внезапно получил приглашение в аспирантуру...

...Катер пришёл на восходе, сразу же прицепился п понтону, а спустя несколько минут на него въехал молоковоз с жёлтой бочкой. В хозяйстве фермера Дракони был совсем не колхозный порядок. Паром тотчас отча­лил и через десять минут уже пришвартовался к дере­вянному помосту на этой стороне. Паромщик явно был похмельным, поэтому загрузкой машины Зарубина руко­водил сам и тут же получил плату по тарифу.

— Ну, теперь почти дома! — перекрестилась тётка, когда понтон ткнулся в причал. — Драконей ещё прое­хать, и никакая нечистая не достанет!

Баешник проспал у костра всю ночь, привычно во­рочаясь с боку на бок, выглядел отдохнувшим, бодрым, однако его больше не распирало желание поговорить, и на сей раз инициативу перехватила жена. Вероятно, ей показалось, что вчера она слишком разоткровенни­чалась с незнакомым московским человеком, и теперь отрабатывала назад, опровергая вчерашние утвержде­ния. Драконя со своей красавицей-женой Дивой и Дра- кошами уже не выглядели зловещими колдунами и ча­родеями.

Вышку сотовой связи Зарубин узрел, едва поднялись на берег, однако ехали до неё долго и кружным путём. Потом дорога завиляла, спускаясь в распадок, и от скоро­сти и виражей у попутчицы душа зашлась. Когда лес рас­ступился, на высоком увале оказался одинокий двухэтаж­ный дом в восемь окон по переду, со светёлками — терем настоящий, с рубленым двором и на каменном подклете.

— Тут председатель и жил, — вполне обыденно сказал попутчик. — Ну, пойдёшь в гости ко вдове?

— Это что, хутор? — спросил Зарубин.

— Центральная усадьба колхоза была, — с тоской вздохнула тётка. — Пижменский Городок называется. Сейчас вдова со всем драконьим выводком живёт.

Её муж что-то вспомнил и рассмеялся:

— Коль пойдёшь, не забудь цветков нарвать и к па­мятнику положить. Алфей Никитич при жизни требо­вал уважения.

Несмотря на выглянувшее на час солнце и безмятеж­ный простор, место показалось Зарубину неприветливым. (! фасадной стороны за старым и ухоженным домом мер­зость запустения, будто выставленная напоказ — раз­рушенные сараи, рваные крыши изветшавших зерно­сушилок, столбы, рухнувшие изгороди и высоченный непролазный бурьян кругом. А ещё ветер на горе, так всё это шевелится, гремит, скрипит. И как насмешка над ушедшим колхозным миром посередине деревни торча­ла красная вышка сотовой связи. Правда, мобильный те­лефон не работал и здесь, и сам знак современных ком­муникаций и технологий ничуть не скрашивал пейзаж; напротив, вносил некую безумность, отвергая всякую со­четаемость прошлого, настоящего и будущего. Впрочем, как и парадная асфальтовая дорога, ведущая от расхри­станного просёлка к дому. И только аккуратные стога сена на выкошенном склоне горы примиряли, кое-как связывали времена и слегка облагораживали запущен­ный вид.

— А всё равно место тут нечистое. Поехали отсюда! Мы тут по соседству живём...

Соседство с Драконей оказалось неблизким, попутчи­ки жили в бывшем леспромхозном посёлке Красная Пи­жма аж за пять километров по невероятно пыльной до­роге, на вид таком же непривлекательном, зато, словно в шаль, укутанным в пышный молодой сосняк. Когда же подъехали к брусовому двухквартирнику, из дома выско­чила полная копия тётки, разве что более поздняя, и от­того ещё не округлевшая — в общем, было что выкла­ дывать в Интернете.

— Мамуля! Папуля!..

Пока они обнимались, Зарубин выставил из багаж­ника их сумки и попытался уехать, но избавиться сразу от гостеприимных хозяев не удалось: привыкшая коман­довать тётка повисла на дверце машины.

— Пока не накормим, не напоим — не отпустим!