не потерял вернуть себе лешачиху. Вдвоём бы они весь край на уши проставили... Ну что, учёный, как я тебя раскусил?
Признаваться было нельзя ни в коем случае: вести тут летали впереди самих событий.
— Врёт твой Борута, я за медведем еду.
— Ну, как хочешь, — быстро согласился тот. — Учёному-то я бы подсказал, как эту диву изловить живьём. Для научной пользы. С учёным бы мы потолковали на самые разные темы. И про снежных людей, про русалок. Раз ты за медведем, так тебе на что?
Он явно провоцировал на признание, искушал, злодей! Но просто быть любознательным человеком никто не запрещал, и делу это никак бы не повредило.
— И можно изловить? — нарочито усмехнулся Зарубин.
— Изловить можно всякую сущность, — многозначительно заявил бывший егерь и потерял интерес. — Давай поспим. А то паром рано будет, сразу после утренней дойки.
— Ты мне про Боруту не всё рассказал, — напомнил Зарубин. — Напились они молока на болоте, а дальше что?
— Да ничего особенного, — пробормотал Баешник. — Как всегда, пронесло...
— Кого пронесло?
— Столичного лекаря, естественно. Данила-то привычный...
Подбросил дров в костёр, улёгся у огня на подстилку из елового лапника и сразу захрапел. А Зарубин ему позавидовал, потому что на удивление после долгой дороги не срабатывало обычное снотворное усталости, и даже коньяк не помогал. Напротив, всё это бодрило и ввергало в состояние бездумной мечтательности, которое было прервано дождливым московским утром явлением генерального директора. Захотел оказаться на дикой природе, чтобы ночь провести, да у костра — и вот тебе, пожалуйста, всё воплотилось: глухие леса кругом, река течёт рядом и даже деды морозы ходят. Ещё бы снежного человека изловить, чтоб обезопасить королевскую охоту, — и полное ощущение счастья...
— Ладно! — попутчик вдруг сел, будто ванька-встанька. — Так и быть, расскажу тебе про Борутушку. Всё одно не спится...
5
Уже перед рассветом Баешник начал задрёмывать, но ни на секунду не прерывал своего повествования. Солдатскую фляжку они
усидели влёгкую, и попутчик начал подламываться, сказывалась крестьянская натура — спать по ночам. Клюнув носом несколько раз, он встряхнулся, клятвенно пообещал историю Боруты завтра продолжить, прилёг у костра и вдруг, уже полусонный, стал вспоминать своего отца, который, оказывается, служил в конвойных. В пижменских краях тогда были лесные зоны, лес рубили зэки, и многие туземцы пошли на службу во внутренние войска. Вот и старший Баешник вкусил этого хлебушка, после чего стал мрачным, молчаливым и без явной причины однажды застрелился из служебного оружия, будучи в карауле.
Зачем всё это он вспомнил, было непонятно, поскольку сам вскоре опять засопел и больше уже не просыпался. Однако настроил Зарубина на свои воспоминания, которые напрочь отпугнули сон.
Всякий раз, когда он приезжал к отцу, они непременно брали удочки и шли на реку, чтобы просидеть ночь у костра. Свою родную мать Зарубин помнил очень плохо: родители разошлись, когда ему шёл пятый год. Мать тоже работала в лагере, познакомилась там с каким-то зэком, страстно влюбилась и, когда тот освободился, убежала с ним в Орловскую область. Игорь не испытывал к ней никакого притяжения, и отец говорил, это оттого, что она никогда не кормила его грудью. Будто роды были тяжёлыми, и у матери пропало молоко, так что вкуса его он не помнил, будучи полноценным искусственником.
Отец Зарубина всю жизнь прослужил в конвойных войсках: начиная со срочной службы охранял лагеря, этапировал и ловил, если сбегали, зэков- уголовников и, не зная другой жизни, своей гордился и восхищался. Более всего любил бокс, которым занимался почти профессионально, садил на соревнования, побеждал и страстно любил военную форму, ходил всегда начищенный, наглаженный, к сапогам прикручивал стальные подковки, чтоб при ходьбе цокали. Отец был урождённым вологжанином, к месту и не к месту любил повторять фразу:
— Вологодский конвой шутить не любит!
