Он смотрит. От этих слов по шее побежали мурашки.

– Бросок!

Мой нож пролетел мимо цели, плюхнувшись в грязь позади мишеней. Мое недовольство собой росло. Отвлекли? Это меня не извиняет! Вальтер столько раз говорил мне об этом. Надо учиться противостоять тому, что отвлекает, это только вопрос тренировок. В реальной жизни, если придется метать нож, враг не станет вежливо ждать второй попытки – а попытается тебя разоружить.

Смотрит… смотрит.

Я встала в стойку, зафиксировала плечо и расслабила руку.

– Бросок!

На этот раз нож воткнулся в границу между синим и белым. Оставался последний нож. Я снова посмотрела на толпу. Смотрит. Я чувствовала издевку, насмешливый взгляд, потешающийся над моими жалкими попытками поразить мишень – но не могла разглядеть лицо, то лицо.

Смотришь? Так смотри, подумала я, чувствуя, что закипаю.

Я приподняла подол.

– Бросок!

Мой кинжал рассек воздух так стремительно и чисто, что его путь трудно было проследить. Он вонзился в красный круг, в самый центр. Из двадцати бросков четырех участников это было единственное попадание в красную зону. Озадаченный ведущий еще раз осмотрел мишень и объявил, что дисквалифицирует меня. Но дело того стоило. Я обежала глазами зрителей, стоящих за ограждением, и заметила, как один из них торопливо выбирается из толпы. Тот самый солдат? Или кто-то другой?

С последним броском мне просто повезло. Я это знала, но не знал тот, кто смотрел.

Я подошла к мишени, вытянула из нее свой кинжал с рукоятью, украшенной драгоценностями, и вернула его на место в ножны. Начну тренироваться, как обещала Вальтеру. Больше никаких бросков наудачу.

Я ему не верю. Он не простой крестьянин, как утверждает. Слишком уж уверенными, отработанными были его движения тогда, на бревне. Но как он их отрабатывал? И что это за дьявольское отродье, на котором он ездит? Этот конь никак не похож на обычную смирную крестьянскую лошадь. А как легко он взялся за ликвидацию трупа – и проделал это на удивление быстро, как если бы ему и раньше приходилось заниматься подобным. Не вяжется такое с обычным деревенским увальнем, разве что в своей деревне ему приходилось проворачивать темные делишки. Возможно, конечно, что он и крестьянин – но не только.

Я намылил грудь. Его внимание к Лии тоже беспокоило меня. Вчера вечером я слышал, как она закричала, требуя, чтобы он ушел. Берди вдруг завела песню, ее подхватили другие, и остальные слова Лии потонули в шуме, но я слышал достаточно, чтобы понять: девушка хотела, чтобы он оставил ее в покое.

Надо было бы последовать за ними, но Паулина так и вцепилась в меня, не выпуская из-за стола. В первый раз за последние недели я увидел ее без траурного платка. Она выглядела такой хрупкой, беззащитной. Я не смог уйти, да она бы и не позволила.

Я нагнулся, чтобы прополоскать в ручье волосы. Это было второе купание за один день, но после рыбной ловли, метания топоров, добывания огня на скорость с помощью двух палочек и прочих так называемых забав вымыться было просто необходимо – особенно учитывая, что вечером я собирался танцевать с Лией. Я был твердо намерен этого добиться.

У меня не шло из головы то, как она смотрела на меня вчера вечером, гладила меня по плечу. Как бы я хотел, чтобы между нами все сложилось иначе. Может, так оно и будет, хоть на одну ночь.

Скучая, я облокотилась о перила на крыльце. Мы дожидались, пока Берди умоется и наденет нарядное платье, чтобы вместе отправиться на ночные гулянья на площади. Позади был долгий день, я все еще переживала случившееся во время метания ножей и странное чувство, что за мной кто-то наблюдает, в момент, когда на меня смотрели сотни глаз. Казалось бы, одной парой меньше, одной больше,…

– Паулина, – помявшись, спросила я, – с тобой так бывает, что ты понимаешь вдруг, что знаешь о чем-то? Просто знаешь?

Подруга долго молчала, будто не слышала вопроса, но потом вдруг подняла голову.

– С тобой так бывает, правда? Помнишь, мы шли мимо кладбища, и ты увидела, что Микаэль мертв.

Я резко выпрямилась.