Пойдя по узкой дорожке, я вскоре попала в настоящий оазис, сад самого дьявола с неглубоким озерцом, которое питалось водой от сбегающего с горы ручья. Тенистый северный склон каньона густо зарос кустами ежевики с такими крупными иссиня-черными ягодами, каких я никогда не видела. Дьявол неплохо ухаживал за своим садом.

Сорвав одну из его запретных ягод, я бросила ее в рот. Взрыв вкуса и воспоминаний. Я прикрыла глаза и увидела лица Вальтера, Брина, Регана с подбородками, перемазанными ежевичным соком. Я видела, как мы вчетвером бегаем между деревьями, легко карабкаясь на покрытые мхом руины, и даже не задумываясь о том, что и наш собственный мир когда-то может перемениться.

Лестничные ступеньки, так звала нас тетя Бернетта, между нами было почти точно по два года разницы, как будто мать и отец плодили нас по строгому расписанию хранителя времени, но с появлением Первой дочери с этим было покончено. В памяти всплыло то, какой взгляд бросил отец на маму в мой последний день в Сивике – возможно, мое самое последнее воспоминание о них – и его слова о том, какой красавицей она была в день их свадьбы. Неужели бремя долга заставило его отстраниться от нее и забыть о любви? И любил ли он ее когда-нибудь?

Приятная штука, если посчастливится ее найти.

Но вот Паулине же посчастливилось.

Я бросила в корзину горсть ягод и присела отдохнуть под пальмой у ручья. Не успев начаться, день принес уже столько треволнений, да и и предыдущий день был не легче. Я так устала от всего этого, что наслаждалась покоем в саду дьявола, слушая журчанье его ручья и беззастенчиво лакомясь его ягодами – по одной, смакуя.

Я прикрыла было глаза, но тут же уловила какой-то новый звук. Глаза резко открылись. Что это было – вдали прокричал Отто? Или просто ветер со свистом пронесся по каньону? Но ветра не было.

Повернув голову, я поняла, что слышу цокот копыт – тяжелый, ритмичный, ошибки быть не могло. Рука потянулась к ножнам, но кинжала не оказалось на месте. Я повесила его на луку седла, когда снимала рубашку. Я только успела вскочить на ноги и увидела громадного коня – и сидящего на нем Рейфа.

Прибыл дьявол собственной персоной. Но вот что странно – какая-то частичка меня была этому рада.

Он остановился на расстоянии от меня, будто ожидая разрешения подойти ближе. У меня внутри все сжалось. Сегодня его лицо было другим. По-прежнему удивительно красивое, но вчера на нем был написан гнев, и я чувствовала, что он, только увидев, уже смотрит на меня с ненавистью.

Сегодня он смотрел иначе.

Солнце стояло у него над головой, отчего на скулах залегли тени, а голубизна глаз казалась особенно холодной на фоне блеклого ландшафта. Взгляд этих глаз в обрамлении черных ресниц был необычным – он был способен остановить кого угодно и заставить человека, вздрогнув, задуматься о своей правоте. Этот взгляд заставил вздрогнуть и меня. Рейф небрежно держал в одной руке сразу две корзины как бы в объяснение своего присутствия.

– Меня прислала Паулина. Сказала, что ты забыла это.

Я едва удержалась, чтобы не закатить глаза. Конечно, это она. Моя находчивая Паулина. Даже сейчас, в таком состоянии, она оставалась истинной придворной, умело плетущей хитрые интриги, чтобы воздействовать на события издалека. И такой обаятельной девушке не смог бы отказать даже Рейф.

– Спасибо, – ответила я. – Она занемогла и вернулась домой, а я не догадалась взять ее корзины.

Он кивнул, как будто я сказала что-то важное, а потом скользнул глазами по моим плечам и обнаженным рукам. Сорочка мгновенно показалась мне совсем не такой благопристойной, как раньше, но все равно я не могла ничего исправить. Моя рубашка, вместе с кинжалом, была брошена на седло Отто. Я подошла ближе, чтобы забрать корзины, стараясь не думать о румянце, залившем мне лицо.

Конь под ним был настоящим великаном, мой равианский жеребец рядом с ним выглядел бы, как пони. В таких ценится не резвость, а сила и даже устрашающий вид. Рейф сидел в седле очень высоко, ему пришлось нагнуться, чтобы я могла дотянуться до корзин.

– Прости, если я нарушил твое уединение, – сказал он, отдав их мне.

Извинение застало меня врасплох. Его голос звучал ровно, вежливо, ничего общего с вчерашней озлобленностью.

– Не следует просить прощения за любезность, – ответила я, подняв голову, а затем… не успев запретить себе говорить, я услышала собственный голос, который предлагал ему остаться и напоить коня. – Если вы располагаете временем, конечно.

Что я творю? Что-то в этом человеке меня пугало и настораживало, но в то же время было в нем и нечто притягательное, настолько, что я забыла об осторожности.

Брови у Рейфа поползли вверх, когда он услышал мое приглашение, и я взмолилась, чтобы он ответил отказом.

– Пожалуй, я располагаю временем, – произнес он. Потом он соскочил с коня и отвел его к озерцу, но тот только фыркнул, понюхав воду. Жеребец был пегий, черный с белым, и, хотя своими грозным обликом внушал страх, все же был невероятно красив. Никогда еще я не видела такого прекрасного скакуна. Его шерсть лоснилась, а великолепные щетки[1] на передних и задних ногах поднимались и ниспадали сияющими белыми