А может, внезапно осознал Гистасп, как раз наоборот. Ведь Сагромах именно сегодня намеренно ухлестался так, что его пришлось тащить до чертога почти волоком. Хотя сказать, чтобы Маатхас выпил чересчур много или легко пьянел, Гистасп не решился бы. Командующий принялся гулять по комнате, скользя взглядом по перевернутой кровати с рваными подушками и изрезанным одеялом, скошенным ставням окон, разбросанным и изодранным вещам, сломанному оружию.
Против этой догадки был только один аргумент: не Маатхас набился к нему в компанию, а его, Гистаспа, тану назначила ответственным за удобство гостя. Мало шансов, что за случившимся стоит Бану. Да, это могла бы быть она, но Гистасп сердцем чуял, что нет. К тому же, если на то пошло, сегодня утром его из чертога в компании Сагромаха выпроводил Русса. Правда, над этой догадкой Гистасп от души расхохотался: кто угодно, только не этот бастард! Гистасп его учил, Гистасп ему советовал, Гистасп, как и Русса, соблюдал интересы Бансабиры пуще собственных. К тому же, захоти командир «меднотелых» отомстить за что-нибудь или бросить вызов, сделал бы это давно.
Оставался только Каамал. Яфур мог чего-то прознать, за что-то взъесться, мог узнать (и наверняка узнал), насколько доверительна Бану с Гистаспом, и решил, что не может позволить выходцу из низов, командиру без роду и племени, влиять на решения танши, тем самым воздействуя на судьбу его единственного внука. Не надо быть жрицей Ангората, чтобы понимать, что у Каамалов свои планы на Гайера. Если так, то Яфур вполне мог убедить Руссу еще утром отправить Гистаспа с Маатхасом из чертога куда подальше. Сколь бы Русса ни строил грозную рожу, он довольно мягкий и внушаемый, Гистасп выведал это еще кучу лет назад. Сам Яфур тем временем мог без труда мозолить глаза всем присутствующим, надоедая до заикания, когда кто-то из его подкормышей учудил в комнате Гистаспа разгром. В этом случае и впрямь зацепок стоит искать у самых ранних караулов.
За убедительность такой версии в душе Гистаспа не совсем логично, но неотвратимо говорило и отсутствие Бану в течение последних суток. Она, вероятно, вернулась совсем недавно. Вот черт, выругал Гистасп себя, скрипнув зубами, – он даже не поприветствовал госпожу, как положено!
Командир принялся вновь ходить из угла в угол. Завтра у танши непростой день, беспокоить не стоит. Но если нечто подобное повторится, Гистасп непременно поставит тану в известность. Заодно будет отличный повод поговорить, улыбнулся мужчина. А может, следует сообщить уже сейчас, чтобы переиграть противника? Просто попросить тану сделать вид, будто она не в курсе происходящего. Уж кто-кто, а эта девчонка – мастер строить непроницаемую физиономию! К тому же Гистасп ей всяко дорог, подыграет.
Впрочем, возможно, именно этого осведомления танши противник и ждет, и, если прознает, что Гистасп доложил Бану, может использовать это как-то еще. Как именно, Гистасп затруднялся представить, но вестись на удочку врага желанием не горел.
Ох! Гистасп потянулся, выгибаясь назад, похлопал себя по щекам, вздохнул, хмурясь: какая несвоевременная и серьезная головная боль! И ведь поди разберись, кому оно надо! Ярость в душе командующего вскипела с новой силой: очень трудно принять вызов, когда не видишь того, кто его бросил.
Когда иссяк поток церемоний и ритуалов, когда служители склепа придвинули громадную гранитную плиту, загораживающую вход в усыпальницу, когда Бану, стоя спиной к храму мертвых, сделала глубокий вдох весеннего чистого воздуха, она поняла: вот теперь закончился третий этап ее жизни. Только теперь, только сейчас закончилась Бойня Двенадцати Красок. В день, когда один из двенадцати ее столпов достиг Залов Праматери и воссоединился со своей собственной матерью, с отцом, братьями и сестрами, со своими женами и всеми своими предками.
Близился поминальный обед, и для Бансабиры и остальных Яввузов настало время сменить черные одежды. Властвующая тану спустилась в приветственный зал чертога в платье темно-серого цвета с шелковым лиловым поясом шириной в ладонь. Несмотря на теплую погоду, на плечи госпожи накинули тонкий свежевытканный плащ насыщенного пурпурного оттенка, скрепленный у горла тяжелой железной пряжкой в форме головы волка. В расслабленно-плетеной косе сияла золотая нить рубинов, с мочек вились длинные серьги, и только руки не знали иного украшения, кроме бронзового кольца из Храма Даг. За время, проведенное в чертоге, Бану сделалась краше: набрали сок впалые щеки, заблестели глаза, теперь обведенные черной краской; заалели аккуратные мягкие губы. Видно было, что именно сегодня Бансабира чувствовала себя уверенно не только как танша, но и как женщина. Одного этого облика, одного выражения лица хватило, чтобы понять: она знает, что может быть привлекательной, и давно ждала возможности вновь почувствовать себя таковой.
Танша явилась не одна – по обе стороны в чертог вошли два крупных выдрессированных волкодава из танских псарен, куда Бану по возвращении наведывалась ежедневно. Сопровождая хозяйку, эти звери поводили головами, будто бодая воздух, издавали глухое сопение, тяжело ступали по каменному полу мохнатыми лапами. Когда Бансабира устроилась на высоком помосте, собаки легли по обе стороны от кресла так естественно, будто им приходилось проходить этот путь каждый день.
Многим было что сказать тану Яввуз в такой судьбоносный день, и только Маатхас не нашелся со словами. Подошел, потянулся, чтобы коснуться женской руки, потом замер и едва слышно попросил прощения, не найдя на лице Бану ничего. Она бы с радостью, думала танша. Она бы с радостью, если бы не намеки Каамала и не стопка писем в спальне: от Яасдуров – с приказом, от Луатаров, Ююлов и Вахиифов – с соболезнованиями и вопросом о том, когда госпоже удобнее принять сватов.
Вечер Бану, Яфур и Гайер провели втроем. Работать в такой день было кощунством, а вот пообщаться с родней – самое то. Кажется, Яфур и впрямь хорошо относится к внуку. То ли потому, что мальчик тоже входит в число его наследников, то ли потому, что он сын сына, которому Яфур слишком долго отказывал в должной заботе. А может, просто возраст брал свое.
На другой день Бансабира выпроводила из чертога Гобрия, а через день и свекра. Маатхас решил загоститься еще на пару дней, а Бану – сделать вид,
