– Погода меняется, – вновь подала голос Шиада, заговорив совершенно другим, будничным тоном. – Надо побыстрее доесть и укладываться. Оденься теплее.
Ганселер не задавал лишних вопросов, но совету последовал. Ночью действительно резко похолодало, поднялся страшный ветер.
Утром они выдвинулись почти с рассветом: нормально поспать в таком холоде все равно не удалось; путники ежились, кутаясь в не по сезону тонкие плащи и стуча зубами. Вскоре достигли мелкого городка, где остановились на ночь в одной из гостиниц, спрятавшись от вечернего дождя. Ганселер настоял, чтобы Шиада не снимала покрывала, – с ее внешностью непросто затеряться в толпе, так что лучше поскрытничать. Шиада не имела никакого желания противоречить: за ужином не поднимала лица от тарелки и бессмысленно глядела в собственные ноги, когда Ганселер вел ее по ступенькам в жилые комнаты второго этажа. Какое ей дело до ступенек, если от тревог уже деться некуда?!
В следующие несколько дней сухое теплое пристанище встретилось дважды. Сначала хилая лачуга фермера с семьей. Шиада оставила им за ночлег два золотых, чем привела в восторг женщину и в недоумение – мужчину. «Надеюсь, ты позволишь нам остановиться у вас на обратном пути?» – улыбнулась жрица на прощанье. Еще встретилась таверна, где они, как в прошлый раз, старались держаться скрытно и неприметно. Покинув пристанище на следующее утро, Шиада вздохнула с облегчением, а Ганселер, подобравшись, наоборот: до Ладомаров отсюда оставалось рукой подать.
Алай затянул мышцы спины так, что едва не хрустнул позвоночник. Как это могло случиться? Если есть на свете хоть какие-то боги, в конце концов?! Или мало им было, что отняли у него любимую женщину и троих детей?!
Пальцы царя, узловатые, широкие, в тяжелых перстнях с рубинами той же огранки, что красовалась на массивных браслетах поверх атласного камзола, медленно и неуклонно, как щупальца спрута, смяли пергамент в клочок. Алай зло усмехнулся: следовало ожидать подобной подлости, да он и ожидал, но все же надеялся на лучшее. Видно, не такая уж и живучая штука эта надежда. Царь швырнул свертыш в конец стола.
Таммуз не подвел его, изыскав способ отослать голубя в Орс. Славный отпрыск. Только вот недальновидный. Таммуз просил привести войско, если потребуется, и боем отбить Таниру. Войско. Войско, скрипнул зубами царь. И где его взять?! Армия, которая осталась царю, конечно, обладала какой-то силой, но ее ни за что не хватило бы, чтобы сокрушить легионы Адани. Начинать военные действия сейчас – абсурд. Таммуз не может не понимать. Из трех его сыновей он, безусловно, наиболее подошел бы на роль наследника: не такой вспыльчивый, как Халий, и не такой мягкосердечный, как Аман. При этом решительный и, судя по письму, в аданийском изгнании-пленении вполне отчаянный.
Алай сел писать ответ. Закончив, вручил письмо Змею с приказом доставить Таммузу лично в руки. Гор поклонился и чуть ухмыльнулся, глаза светились заверением, что все будет как надо. Алай немного переживал, но, по сути, не сомневался – Змей имел удивительное свойство выполнять сказанное.
Взять хотя бы то, как расторопно и тихо Змей после войны разграбил половину церквей и соборов в стране. И до сих пор методично обчищает священников. Что поделать, если вооружение и выучка сейчас важнее.
К слову о церквах, стоило бы поговорить с дочерью. Дать совет перед отправкой на чужбину.
Царевна аккуратным жестом заправила за ухо тонкую прядь и поглядела на воду. Она любила весну – весной они часто с Замманом катались верхом, гуляли, весной Замман приносил ей первые полевые цветы. Джайя любила пруд во дворцовом саду: они с Замманом много раз кормили водившихся в водоеме рыб; обнявшись, глядели, как в воде отражаются звезды и полумесяц; рядом с прудом Замман впервые сказал ей важные слова. Джайя любила зелень: свежую траву, по которой гуляла босиком, когда Замман, рискуя головой, вывез ее на луга за столицей; блеск изумрудного кольца, что подарил ей Атор; шелест зеленого шелка, который, как Замман любил повторять, удивительно ей шел. Джайя страшно любила свои воспоминания, потому что везде, в каждом из них, всегда только он один. И до него ничего не было.
Сколько времени прошло? Год? Чуть меньше? Чуть больше?
Наверное, она сошла бы с ума, если бы не тот нахальный тип, которого она по приказу отца выпустила из темницы в ночь осады и который быстро стал первым советником Алая Далхора во всех делах. Джайя не знала, за какие заслуги и почему, и не хотела знать. Достаточно было того, что он, чуть посмеиваясь, обращался с ней одновременно почтительно и легко, как когда-то Замман. Джайя больше не питала иллюзий: Змей никогда не заменит его, к нему у нее никогда не будет подобных чувств. Змей не станет ее женихом и мужем и никогда не посмотрит на нее влюбленными глазами. Но пока Змей мог говорить до ломоты в суставах дорогими, нужными интонациями, пока, обращаясь к ней, вел себя так, будто никого больше и нет вокруг, Джайе он был по- своему дорог. Как хворому дорого лекарство.
Кажется, от появления во дворце Змея царевна сходила с ума даже сильнее, чем до того. Джайя чувствовала себя по-настоящему, по-страшному больной и не находила сил выздороветь: отсечь все напоминания, отбросить прошлое. Лишь крепче цеплялась за все, что причиняло нестерпимую боль.
Когда один из стражников сообщил, что ее зовет государь, Джайя отозвалась не сразу. Сделала жест, будто опять заправила за ухо волосы, хотя те находились в порядке, поднялась со скамьи, отряхнула чистую изумрудного цвета юбку совершенно безотчетно.
Джайе отворили дверь в покой отца. Царевна поздоровалась, прошла чуть вглубь и замерла в ожидании. Алай поднял глаза: какая же она удивительная… Тихая, как вода, прекрасная, как луна, – его хорошая нежная дочь. Когда он договорился об ее браке с покойным Атором, она приняла его волю скромно и с достоинством. И со временем стала счастливой. Засветилась, как самая яркая звезда на небосклоне, расцвела, как самая редкая роза в его саду. И, кажется, даже к нему, своему отцу, стала чуть добрее, благодарнее, хотя он ничем этого не заслужил.
