Обычно движение придает мне сил, и я начинаю чувствовать себя лучше, но сегодня от него – сплошное мучение. Я так устала, так измотана вечным бегом по одному и тому же периметру, то по часовой стрелке, то против. Я срываюсь. С воплем отчаяния принимаюсь петлять туда-сюда, все ускоряя бег, перепрыгиваю через каменные уступы, покрытые лишайником, через спинки стульев, вскакиваю на стол и обратно.

Вдруг я начинаю задыхаться. Высокие стены словно смыкаются вокруг меня. Как будто собираются перемолоть меня каменными зубами гигантской пасти. Я бросаюсь то в одну сторону, то в другую, врезаюсь в эти проклятые стены, изо всех сил колочу по ним кулаками, рычу и вою от дикой, горькой безысходности. Понимаю, что срываюсь с катушек, теряю контроль над собой, но ничего не могу поделать. Обычно я такая холодно-рассудительная, спокойно-хмурая, управляемая, покорная… но вот иногда – уж почему, мне даже самой не до конца ясно – меня охватывают приступы гнева, и хочется бунтовать.

Самое странное, что больше всего меня сейчас взбесило неумение Эша описать наряд Ларк! Глупость, ерунда, пустяк, каприз, но как же тоскливо, как сосет под ложечкой оттого, что он – он, со всеми его возможностями нормального свободного человека, не удосужился сделать маленькое усилие: просто заметить, запомнить то единственное, что имело для меня значение. А почему, собственно, оно его имело? Что мне в этой мимолетной детали? Сама не понимаю. Ведь Эш старается, прямо из кожи вон лезет, и наверняка нелегко парню в его возрасте жертвовать чуть ли не всеми развлечениями, убивать львиную долю свободного времени на то, чтобы ублажать подпольную сестрицу всякими историями о жизни «за Стеной». Наверняка я его тоже иногда бешу.

Но сегодня я обиделась на него, терзаюсь из-за этого чувством вины, и в результате мне еще паршивее. Я сама себе противна. Меня тошнит от Центра с его законами и правилами, отнявшими у меня все. Даже от Экопаноптикума, благодаря которому мы все еще живы. Я просто должна вырваться из этих стен. На волю!

С каким-то животным выдохом освобождения я лезу по каменной кладке, запускаю цепкие пальцы рук в наизусть знакомые выемки, втискиваю пальцы ног в щели, где раскрошился строительный раствор. По этим стенам мне часто приходится карабкаться – мама уверяет, что это важная часть моей физподготовки. Почти каждый вечер я добираюсь до самого верха – это около десяти метров – и слегка выглядываю за край.

Но сегодня «слегка» – недостаточно. Совсем недостаточно.

Не колеблясь ни секунды, я перекидываю ногу через жесткую каменную поверхность – и вот уже сижу верхом на стене, одна половина меня – в заточении, другая – на свободе. Никто меня не увидит, никому не придет на ум задирать голову вверх. Внизу, по ту сторону стены, простирается Эдем, его концентрические круги выглядят какими-то странными, диковинными символами, вырезанными на теле земли. Я взираю на них беспечно и дерзко.

Вместо деревьев на сотни метров выше самых высоких зданий вздымаются шпили синтезаторных станций добычи белка из водорослей. Пульсирующие кольца кварталов сразу за Центром освещены биолюминисценцией[1], и обилие зелени, покрывающей город, видно в ней как нельзя лучше. Эдем в основном оснащен системой искусственного фотосинтеза, который работает почти как настоящая флора – перерабатывает углекислый газ, который мы выдыхаем, в кислород, который мы вдыхаем. Ну, а некоторую его часть производят особо выносливые мхи, плесень и декоративные водоросли, функционирующие в жидких средах, – в общем, все то же, что мама выращивает у нас во дворе. Даже в поздних сумерках заметно, какой у нас зеленый город.

Не знай я, как все обстоит на самом деле, подумала бы, что передо мной буйно цветущая экосистема, а не жалкий эрзац – островок выживания. Что не зелено – то блестит. Большинство домов, в отличие от нашего каменного, выстроены из полимеров и обшиты прозрачными либо светоотражающими фотогальваническими панелями, перерабатывающими солнечный свет в электроэнергию для нашего города. При свете дня Эдем лучится, как гигантский изумруд. Ночью он больше похож на огромный зеленый глаз, на дне которого в мрачноватом сиянии сокрыты многие тайны.

За кольцами дорогих, шикарных ближних кварталов начинаются менее фешенебельные – внешние. Здесь, прямо рядом с Центром, где живем мы, дома – отличные, добротные, просторные. Ближе к границе городских округов они мельчают, скромнеют, застройка становится плотнее. В Эдеме никто не знает голода – Экопаноптикум заботится об этом, – но мама с Эшем говорят, что там, у границы, жизнь совсем не так благоустроена, как у нас, близ Центра.

Что касается внешних рубежей всего Эдема, то даже отсюда, с такой высоты, мой взор до них не дотягивается, но из школьной программы я, конечно, знаю, чтo за ней. Всепожирающая беспощадная пустыня. А еще дальше – такое кошмарное Ничто, что оно вообще недоступно воображению.

По сравнению с нашим двором Эдем – бесконечность. Такой большой он. Такая маленькая я! Город, кишащий людьми… И я – микрочастица в этом водовороте человечества. К тому же за всю жизнь я только трех человек и знала. Мысль о встрече с кем-то еще, если честно, пугает меня сильнее, чем перспектива попасться. Любой незнакомец для меня – опасный зверь.

И все же в этом нашем мире, где жизни нет вообще, я пошла бы на риск быть разорванной на части, согласилась бы сунуть голову в самую страшную пасть, только бы минутку постоять рядом с настоящим тигром, например. И все бы отдала, все, даже эту самую жизнь, только бы увидеть и испытать то, чего я лишена.

Столько раз я думала о том, чтобы выйти наружу. Иногда целыми днями ни о чем другом и не думала, соблазн свободы поглощал все мои мысли без остатка, и нельзя было уже отвлечься ни рисованием, ни бегом, ни учебой. И вот сегодня, сейчас, сию минуту, более, чем когда-либо раньше, напряженно размышляя о том, что же сегодня надевала Ларк, о том, что Эш этого не запомнил, а я могу так и не узнать, – я чувствую зов Эдема, самый настойчивый зов, какой мне только приходилось слышать. Да, мне страшно. Но я закидываю другую ногу на стену, и внутренний восторг,