больше не попробую свэжий, истекающий молоком молодой сулугуни, не выкурю чудэсного «Герцеговина Флор», не пасматрю, стоя на балконе, нэжный розовый рассвэт? Нет, генацвале, я савэршенно не романтик. Однако любой автоматически становится романтиком, если ему вдруг через минуту надо умирать.

– Ты не задавался мыслью, отчего оказался в этих стенах? – шепчет Иисус.

Как обухом по затылку. Генацвале, а ведь вэрно. Я просто вышел на улицу с трубкой. Не прошло и пятнадцати минут, как подъехали «Скорые помощи». Санитары даже не стали интэрэсоваться, кто я такой. Просто взяли за шиворот и затолкали внутрь. Они точно знали, кого слэдует брать. Э! И ждали поблизости – приехали очэнь быстро. Гнев, застивший мне разум, помешал осознать: всё не случайно. Но это же… Я перевожу глаза на Иисуса и, вконец ошалев, открываю рот.

– Да, – соглашается Создатель. – Похоже, это она.

Я вспоминаю дэвюшку, с которой беседовал сначала Иисус, затем я. Оказывается, он вышел из бара в грустной задумчивости, и ноги привели его прямиком в психушку – добровольно. Затем я покинул собствэнное питейное завэдэние и тоже оказался на больничной койке с ремнями. Но постойте, как такое можэт быть? Ведь Создатель обитает в стенах психиатрической больницы минимум полгода. Значит, треп с приятной посэтитэльницей по поводу секса и политики с дэгустация различных сортов алкоголя продолжалась не менее ШЭСТИ МЕСЯЦЕВ? Я выгляжу очень глупо – с выпученными глазами и отвисшей челюстью. Наверное, кому-то захочэтся положить мне на высунутый, как у овчарки, язык кусочек колбасы. Ну, что ж. Значит, я заслуженно нахожусь в сумасшэдшэм доме. Ибо трэзвым умом осознать сие откровение невозможно.

Иисус прыдвыгается ко мне. Глаза горят во тьме.

– Я не удивлён… вот только одного не понимаю, – тишайше произносит он устами, пахнущими вином. – Отчего ж я с самого начала не распознал: с ней что-то не так?

…Где-то далеко на окраине Москвы, в полутёмном помещении, напоминающем школьный класс (на деле так оно и есть), за учительским столом сидит девушка из бара. Она ничем не напоминает полупьяную посетительницу «Рок-н-ролла», загулявшую в святой у офисного планктона пятничный день. Волосы уложены в строгий пучок, подоткнуты булавками. Тёмный деловой костюм, руки на столешнице сложены «замочком». Девушка смотрит на сидящих за партами детей – четырёх мальчиков и четырёх девочек, каждому на вид примерно двенадцать-тринадцать лет. Вот девчушка с 3D-татуировкой акулы на спине, вот «китайчонок» с «таджичкой», а вон и крайне бледный ребёнок с чёрными кругами вокруг глаз – как у китайской панды. Они внемлют, глядя на «учительницу» с редким обожанием, боясь пропустить хоть слово.

– Как замечательно, что наша стая наконец-то вместе, – чётким, чеканным голосом произносит девушка. – Теперь нам будет куда легче достигнуть поставленных задач. Скоро явится третий. И мы должны быть готовы. Подрастайте скорее – я с удовольствием займусь вашим воспитанием.

…Не слышно ничего – даже лёгкого шороха. Взгляды девушки и детей за партами пересекаются. В глазах не видно зрачков – их заполняет грязная вязкая муть.

(район метро «Преображенская», офисный центр)

…Душа моя, радость Наташенька. Уж и не знаю, с чего начать сие письмецо. Как вам ведомо, всю свою жизнь непутёвую пером себе на хлеб зарабатывал, а как до главного послания дошло – тут оно и пальцы отказывают. Смешно, правда? Даром что, любезная Наташа, перо употребляется лишь как метафора, а пишу я вам с помощью эдакого приспособления, каковое все мои сладкие моленья музе стихосложенья не помогут описать, сиречь – компьютер. Это, ангел мой, настолько извращённая штукенция – даже те запретные парижские открытки, рассматриваемые нами вдвоём при свечах (как вы ахали, и щёчки ваши милые пунцовели), вряд ли подойдут для сравнения. Скажу лишь, что компьютер – громоздкий предмет, используемый ныне для написания писем, свободного просмотра парижских открыток, публикации желчных эпиграмм на своих врагов в месте, именуемом здесь Паутиною, а также и способов любви. Даже я, опытный поклонник сладостных альковных дел, трижды прочёл «Отче наш», узнав, как фрейлина, урождённая в Санкт-Петербурге, и девственный отрок из мест близ Валаама пишут друг другу о познании постельного счастия, трогая себя за бутоны любви. То есть это фрейлина за бутон, а по поводу отрока, сударыня, объяснять увольте. Первым делом вы спросите – как же так, откуда взялось на белый свет моё вам послание? Вы ведь прекрасно осведомлены, что я отошёл в лучший мир, сражённый пулею зловещего француза, гнуснейшим образом добивавшегося вашей благосклонности. Ах, Наташенька, если бы я мог объяснить. Всё промелькнуло в единый миг. Вот я закрываю глаза на смертном одре,