реке лешего. Водяной присел на краю отмели. Луна уходила, звездная тьма смыкалась над миром, в последних отблесках света он видел, как Ляс на ходу обтесывает жердь.

Понеслись под водой всплески — промеряя глубину перед собой, леший сошел с берега и двинулся по отмели вперед. Глюб выпрямился, когда до него оставалось несколько шагов. Ляс замер, машинально перехватив слегу так, чтобы при случае воспользоваться ею как оружием.

— Не ходи туда, — произнес Глюб.

Он не жаловал сушу, и выговор у него был гортанный, булькающий.

— Кто ты и что тебе нужно? — спросил Ляс.

— Кто я — не важно. А хочу, чтобы ты не ходил туда, куда направился.

— Что тебе за дело? Откуда про мой путь прознал?

Если бы Глюб чаще общался с жителями суши, он бы угадал в голосе лешего опасное напряжение. Его выручило только предупреждение Блиски не вступать в долгие разговоры и быть наготове. Поэтому он успел отклониться, когда Ляс, не дожидаясь ответа, резко ткнул его слегой в живот, ухватил ее и, рванув, повалил противника. Тот ушел под воду с головой, тут же оттолкнулся ногами, чтобы оказаться подальше от водяного, потом привстал, фыркая и мотая головой. Правая рука его оставалась под водой, будто он держался за ушибленное колено, однако Глюб прекрасно видел, что в ней зажат нож.

— Не ходи, — повторил он. — Послушай совета Блиски. Вернись.

— Так это русалка, стерва такая, подослала тебя? Смекнула, значит…

Лицо водяного дрогнуло, но он оставил оскорбление Блиски без внимания.

— А ты думал, — произнес он, повторяя слова русалки. — Яр такой же, как ты, слова честного не скажет? Он ничего от нее не скрывал. И она тебе правду сказала. Вернись, Ляс! Так просила она передать. Вернись! Иначе я тебя убью, — добавил он от себя.

Леший криво усмехнулся.

— Попробуй! Я свою жизнь бригадиру отдал, и больше никому на свете не уступлю.

С этими словами он бросился на Глюба. Сверкнул нож, выпрыгивая из воды. Однако стальной клинок лишь чиркнул Глюба по бедру. В ответ он взмахнул левой рукой, в которой держал вынутый из складок листвяной одежды резец — обычный для водяных жителей инструмент: похожий на скребок нож, состоящий из костяной рукояти и плотно пригнанных для прочности друг к другу, остро отточенных на сколе раковин. Черные брызги, едва различимые в свете уходящей луны, упали на воду и растворились в тугих прозрачных струях течения, переваливавшего через отмель. Леший рухнул, вода понесла его прочь.

Глюб, припадая на раненую ногу, догнал его и, прежде чем отпустить в непроглядную ночь, снял с тела пояс: уж очень хорош он был. Предметы, сделанные на суше, редко бывают долговечны в воде, но кожа особой выделки может немало послужить. Этим поясом водяной сразу примотал к ране повязку.

Теперь можно было возвращаться к Блиске, рассказать об успехе, но нога болела, хорошо бы сперва поплавать в целебном ключе, а к Блиске можно и утром… Глюб колебался недолго.

«Интересно, будет ли она волноваться за меня?» — подумал он и повернул к дальнему омуту, на дне которого бил известный всей округе целебный ключ.

Два дня после Ссоры-Мировой ехали человек и упырь, почти не останавливаясь. То и дело покидали торную дорогу, чтобы нырнуть на едва приметную тропу, где по бортам брики и холсту, натянутому на дугах, скребли ветви, а усталые лошади на каждом шагу спотыкались на валежнике. Однако ни разу не заплутали — часу не проходило, как выворачивали на кочковатую грунтовку, пьяно вихлявшую между перелесками от хутора к хутору.

Виделись дважды в сутки, сразу после заката и чуть-чуть пред рассветом, на стоянках, когда Хмурий Несмеянович подробно рассказывал Персефонию, как ехать, и выслушивал отчет о минувшей ночи.

Произошедшее в Ссоре сильно повлияло на Хмурия Несмеяновича: он сделался мрачен и молчалив, в глазах его затаилась смертная тоска, не уходившая, даже когда он пытался шутить. Молодой упырь подумал, что совсем, должно быть, не знает своего спутника.

Нынче Персефоний пробудился рано. Повозка стояла, к лесным ароматам примешивался дымок от костра. Упырь сбросил дерюгу, так и служившую ему покрывалом в дневное время, потянулся, накинул на плечи куртку бывшего бригадира (приобретенный в Ссоре франтовской костюм для путешествия годился мало, и Персефоний его берег, благо Тучко пожертвовал ему одну из своих рубах), уселся на передке и, щурясь, стал осматриваться.

Лошади, отмахиваясь хвостами от комаров, ужинали засыпанным в торбы овсом, над котелком поднимался пар. Ветер шумел в камышах, окаймлявших