— Но я же видел, ты что-то ощутил перед тем, как шайка того безумца атаковала толпу на проспекте Небосводов.

— Это другое дело.

— То есть?

— У пророка были чудовищно яркие эмоции, он выделялся на общем фоне, как маяк в ясную ночь.

— Значит, ты не способен это сделать?

— Способен, но мне будет сложнее, чем тебе кажется.

— Но ты умеешь?

— Да.

— Покажи, — кивнул Форрикс в сторону беженцев.

Азек осознал, что без демонстрации ему не обойтись.

Железный Воин явно считал их способности не плодами многолетнего обучения и тренировок, а чем-то вроде домашних фокусов.

— Что ж, ладно, — смирился Ариман, направляя разум в Исчисления.

Он был не до конца честен с Кидомором. Чтение мыслей не вызывало особых затруднений, но Тысяча Сынов пока не хотела раскрывать весь диапазон своих талантов. Многие из тех, кто их окружал, испытывали чисто человеческий страх перед неизвестным, и легионеры не были исключением. Поэтому Магнус еще не решил, когда его отпрыскам придет время выйти на свет.

Замедлив дыхание, Азек погрузился в болото смятенных, запутанных мыслей смертных. На его ментальную защиту обрушилась волна беспрерывных внутренних монологов — впрочем, устоять перед ней было довольно просто: «думы» людей чем-то напоминали раздражающее тявканье о базовых желаниях и нуждах. Им не хватало ясности, которую развивали только практики Просперо.

Разум Форрикса выглядел как одинокая несокрушимая скала посреди бурного моря, недоступная и неприкасаемая. Ариману захотелось коснуться сознания Кидомора, но он поборол искушение, понимая, что увидит лишь твердые грани уверенности и целеустремленности, непоколебимой верности долгу и нерассуждающей покорности примарху.

«Благословлен ум, слишком малый для сомнений», — решил Азек.

И тут же устыдился недостойной мысли. Форрикс был воином великой доблести и чести, легионером, рядом с которым Ариман хотел бы сражаться в пламени последней эпической битвы.

Кроме того, Азеку казалось, что они с Кидомором становятся друзьями. Вначале это удивляло псайкера, однако затем он вспомнил о Магнусе и Пертурабо.

Быть может, он и Форрикс неосознанно воспроизводили отношения своих примархов? Неужели поступки генетических прародителей так значительно влияли на их детей, что те невольно следовали примеру старших? Пожалуй, если утрировать такие соображения, получится интригующая тема для этической дискуссии.

К примеру, если Магнус начнет совершать морально небезупречные деяния, сохранят ли некоторые из его отпрысков слепую верность ему? Или так поступят все?

«Включая меня?»

Эта мысль Аримана словно бы стала ключом к некому адскому замку на двери в будущее. Его чутье Корвида резко пробудилось, и, запрокинув голову, объятый ужасом воин уставился в небо. Глаза ему застлала красная пелена мучительной боли, кровавое затмение из грядущих времен.

Языки пламени до самого горизонта.

Мир, охваченный огнем.

В его сиянии извиваются силуэты — легионеры в цветах Железных Воинов, необъяснимо живые, страдающие от бесконечной пытки. Среди них Форрикс, его кожа обуглена, плоть стекает с костей, будто воск, очередь снарядов рвет тело на куски.

Он кричит от страданий, что будут длиться вечно.

Какая-то титаническая, совершенно непознаваемая громада нависает над своими горящими владениями и хохочет — визгливо, жестоко, нечеловечески. В небе вспыхивает металлический блеск тысячи падающих клинков. Низвергается поток жидкого огня, и горы растекаются от жара.

Планета вздрагивает под немыслимо могучим ударом.

Обрушивается молот богов.

Толчок словно бы выбросил Азека в реальность; он вскрикнул, почти ничего не видя из-за жуткого головокружения, и почувствовал, что падает, но Железный Воин поймал его и помог опуститься на колени. Аура Кидомора пылала готовностью к схватке.

— Что ты увидел? — требовательно спросил Форрикс. — Явную угрозу?

Псайкер хотел ответить, но буквально онемел от ужасного зрелища. Он готов был рыдать, рвать на себе волосы и проклинать человеческую глупость.

— Я узрел твою смерть. Я узрел разрушение этого места, — наконец выговорил Азек, опираясь ладонью о мостовую.