Фин на секунду ушла в мысли.

– Что ж, справедливо. Прости, что называла его неблагодарным.

– Но из-за этого я теперь ответственна за… – Я указала на зияющую дыру в земле и обвела рукой служебные машины вокруг.

– С чего ты взяла?

– Я позвала призрака, и он отвел нас к выходу и предупредил…

Сестра задумчиво посмотрела на меня:

– Ты могла предупредить Келли и Спаркса?

– Нет.

– Ты заставляла их взрывать динамит, бить людей по головам и пытаться тебя убить?

– Нет.

– Какое облегчение! Я-то беспокоилась, что ты переоценила свои способности воздействия на разум и перемещения во времени. Потому что потребовались бы именно они, чтобы обвинить тебя.

Я просто пялилась на нее, гадая, уж не моя ли головная боль причина того, что в словах сестры мне чудится непревзойденная ирония. Я осторожно пощупала шишку на затылке.

– Не знаю, что и думать о твоем прогрессирующем чувстве юмора, Фин.

– Подразумевается, что ты не веришь в мою способность построить машину времени или в совершенстве освоить искусство принуждения?

Я не была уверена, что на это ответить, поэтому промолчала.

Фин взяла меня за руку и помогла встать. Я думала, она еще что-нибудь скажет, но сестра довольно долго рассматривала каждый синяк и царапину на моем лице, словно вносила эти травмы в реестр для какого-то эксперимента. А потом крепко-крепко меня обняла.

Я придержала сдавленный стон и постаралась не хлюпнуть носом.

Через пару секунд Фин меня отпустила и притворилась, что ничего не было.

– А теперь хватит спорить. Мы с Марком везем вас с Беном в больницу, потому что вы, очевидно, можете позаботиться о ком угодно, кроме самих себя.

На частном кладбище в уголке ранчо Маккаллохов стояла тягучая и липкая, как ириска, августовская жара. Собралось довольно много народу, но мы с Фин затесались в круг самых близких, подальше от фотографов и зевак. С нами пришли мама и тетя Гиацинта, которая щеголяла в привезенном из Китая черно-золотом чонсаме[23]. Дейзи тоже явилась, хотя и клялась, что никогда не ходит на незнакомые кладбища во избежание неприятных сюрпризов из- под земли.

Конечно же, присутствовали и ребята из университета. Все с первых раскопок, плюс несколько официальных лиц. Марк стоял рядом с доктором Дуглас, но переведя взгляд на Фин, подмигнул ей. В ответ на его ребячество сестра сморщила нос, но от моих глаз не укрылся тут же заливший ее лицо румянец.

Кстати о румянце. Напротив меня стоял Бен Маккаллох, которого я не видела с тех пор, как вернулась тетушка Гиацинта, а я уехала домой в Остин. Бен был занят, да и я не скучала, но мы переписывались каждый день, а иногда созванивались. Однако видеть его вживую – совсем другое дело. Он стоял между мамой и дедушкой, примерно не сводя глаз с читающего заупокойную священника. Ну, большую часть времени. Я то и дело перехватывала его взгляды в мою сторону.

– Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа, – произнес преподобный, и большинство присутствующих склонили головы. Кроме Дейзи, которая перекрестилась – как благочестиво, если учесть ее черный лак и помаду в тон, не говоря уж о мини-юбке и полосатых носках.

Я снова обратилась в слух и постаралась тоже казаться набожной.

– Отец наш, – говорил священник, – просим тебя благословить могилу этой души, чье имя известно только тебе.

На надгробии значилось: «Неизвестный испанский солдат. Капрал. Погиб, защищая сослуживцев, около 1750 г.». Маккаллохи с радостью согласились похоронить его на семейном кладбище, так как скелет уже столько времени покоился на их земле. Только четыре человека – я, Бен, Фин и Марк – знали, что истинным мотивом этого поступка была благодарность, а не доброта.

Точнее, не только доброта – я видела, как мягкосердечная миссис Маккаллох промокала платочком слезы, пока священник продолжал читать заупокойную. Католическое отпевание на латыни проводилось из уважения к вере усопшего, но мне нравилось слушать, как его наконец-то хоронят, причем со знакомыми ему молитвами.