– Нет, Лив. Это не моё подсознание. Это
Я задумчиво покусывала нижнюю губу.
– Значит, я тоже могу поставить на свою дверь защиту против нежданных посетителей?
– Да, не только можешь, но и должна, – голос Генри изменился. Сейчас он вовсе не казался весёлым или расслабленным, напротив, был совершенно серьёзным. – Вполне может быть, что твоими снами интересуется ещё кто-то. Ничто не покажет тебе человека настолько хорошо, со всеми его слабостями и тайнами, как его собственные сны.
– Понимаю.
Вообще-то, до сих пор не очень. Я снова поглядела на дверь. Каждый, у кого найдётся хотя бы одна моя вещь, может безнаказанно пройти в мои сны – какая ужасная мысль. Думать об этом было даже хуже, чем представлять, как кто-то читает записи моего нового исследования. Вдруг страшно захотелось заколотить эту дверь досками, навесить замков и посадить рядом с ней огромного сторожевого пса.
– Почему же тогда Грейсон не охраняет свою дверь как следует? – спросила я. – Ведь любой дурак может сказать «Фредди» задом наперёд.
– Грейсон – самый честный и чистосердечный человек из всех, кого я знаю, – ответил Генри. – Вряд ли ему есть что скрывать во снах. Кроме того, он слишком скромный, поэтому и подумать не может, что его сны могут кого-то заинтересовать.
Генри пожал плечами.
– Да и вообще, Грейсону не слишком-то хочется со всем этим связываться, ему просто очень страшно.
– А тебе нет?
Глубоко вздохнув, Генри наклонился вперёд и взял мою гитару.
– Даже очень. Но именно поэтому всё так увлекательно.
Я кивнула.
– Да, точно. Самые увлекательные вещи – они же всегда и самые опасные, – тихо сказала я. – И всё-таки надо добраться до самой их сути.
– Или не всё-таки, а как раз поэтому, – Генри резко отвернулся и начал настраивать гитару.
– Прошу, скажи, что ты не умеешь играть на гитаре! – вырвалось у меня.
Он поднял бровь.
– Потому что..?
Потому что…
Потому что уж слишком много в нём хорошего! Будто мало того, что у Генри такие красивые глаза, он знает наизусть стихи викторианской эпохи, а когда я вижу его улыбку, внутри у меня будто всё переворачивается… Но, возможно, он играет так плохо, что это станет как раз той вещью, которая будет меня в нём раздражать.
Я вызывающе посмотрела Генри в глаза.
– Ты действительно умеешь играть или просто притворяешься?
Он провёл рукой по струнам и задумчиво улыбнулся.
– Лив, это ведь сон, поэтому если я захочу, то смогу играть на гитаре не хуже Карлоса Сантаны. Или Пола Гилберта, смотря кто тебе больше по душе.
– О…
Кто такой, интересно, этот Пол Гилберт? Надо завтра утром обязательно поискать его в Гугле.
Генри начал играть, совсем тихо. Баха. И играл он хорошо. Я не могла отвести глаз от его пальцев. Такую технику нельзя было просто придумать. Или всё-таки можно? Ведь во сне у меня получалось даже летать, хотя я толком не знала, каким образом я это делаю.
Но всё-таки… восхитительно.
– Всё, ты без ума от моей игры, правда? – насмешливо спросил Генри, и я взяла себя в руки. Он до сих пор задумчиво улыбался.
– Мечтай дальше, – сказала я как можно презрительнее. – Эта прелюдия такая лёгкая, я могла сыграть её ещё в восемь лет.
– Ясное дело, – он отставил гитару и встал. – Ну, я пойду. Пока не зазвонил будильник и этот прекрасный сон не закончился.
В его улыбке проскользнуло что-то бесстыдное.
– Спасибо за то, что показала такие интересные грани своей натуры.
– Да пожалуйста, – я чуть не заскрипела зубами. – Заколку можешь оставить себе. Или отдать мне, потому что через мою дверь ты больше никогда пройти не сможешь, это уж точно.
– Хочется верить, – ответил Генри, снова став совершенно серьёзным. Он вытащил из кармана мою заколку, положил на свою раскрытую ладонь и сосредоточенно поглядел на неё. Серебряная бабочка задрожала, взмахнула крыльями и поднялась в воздух. Я смотрела на Генри, раскрыв от удивления рот.
