Чувствуя пустоту в груди, Роджер взялся за ручку закрытой двери в его памяти. Он хоть что-нибудь помнит?

– Бабушка, мама моей матери, была англичанкой, вдовой. Когда отца убили, мы переехали к ней в Лондон.

Как и о маме, о бабушке Роджер не вспоминал много лет. Заговорив о ней, он почувствовал запах розовой воды и глицеринового лосьона, которым бабушка мазала руки, ощутил затхлость квартирки на Тоттнем-Корт-Роуд, хранившей воспоминания о прошлой жизни с домом, мужем и детьми.

Значит, дверь все-таки можно приоткрыть… Свет зимнего лондонского дня падал на обветшалый ковер с кипой деревянных брусков. Женщина строила из них башенку, а слабые лучи солнца радугой отражались от кольца с бриллиантом на ее руке. Вспомнив об этой изящной руке, Роджер непроизвольно сжал пальцы.

– Мама… была миниатюрной, как и бабушка. Конечно, мне они тогда казались большими, но теперь я вспоминаю… Вспоминаю, как она вставала на цыпочки, чтобы достать что-то с полки.

Что-то. Баночку для чая с хрустальной сахарницей. Старый чайник, три кружки из разных наборов. Его кружка была с пандой. Упаковку печенья – ярко-красную, с попугаем… Боже, таких он больше не видел – интересно, их еще продают? Нет, конечно, не сейчас…

Роджер не дал себе отвлечься и вернулся к прежней мысли.

– Я знаю, как она выглядела, но в основном только по фотографиям, а не по памяти. – «Мама», подумал он, и вдруг перед глазами были уже не снимки, а цепочка от очков, вытянувшаяся крошечными металлическими бусинами вдоль мягких изгибов ее груди, приятное теплое прикосновение к его щеке, при котором ощущался запах мыла, хлопчатобумажное домашнее платье с цветами. Синими цветами.

– Как она выглядела? Ты хоть немного похож на нее?

Бри, приподнявшись на локте, повернулась к нему лицом. В полутьме в ее глазах блестело любопытство, которое побороло сонливость.

– Немного, – ответил Роджер. – У нее были темные волосы, как у меня.

«Блестящие, кудрявые, – продолжил он про себя. – Развевающиеся на ветру, усыпанные крупицами белого песка. Он сыпал песок ей на голову, а она со смехом вытряхивала его. Может, где-то на пляже?»

– Преподобный сохранил у себя в кабинете несколько снимков. На одном я сижу у нее на коленях, и мы явно стараемся сдержать смех. На той фотографии мы с ней очень похожи. У меня такой же рот и… наверное… изгиб бровей.

Долгое время при взгляде на снимки матери у Роджера что-то сжималось в груди. Потом это ощущение прошло, фотографии потеряли свой смысл и стали обычными предметами в беспорядке дома преподобного. Теперь он снова отчетливо их видел, и грудь сжали тиски. Роджер громко откашлялся, надеясь, что это пройдет.

– Дать воды? – Брианна потянулась за кувшином и чашкой, которые ставила для него на табурете у кровати.

Роджер покачал головой, положив руку ей на плечо.

– Не надо. – Горло саднило так сильно, как было только в первые пару недель после повешения. Он машинально нащупал шрам и провел пальцем по шероховатой линии под челюстью. – Знаешь, в следующий раз, как будешь у своей тети в «Горной реке», нарисуй автопортрет.

– Что, самой себя? – изумленно отозвалась Брианна, хотя Роджеру показалось, что эта идея ей понравилась.

– Конечно. И тогда твое изображение останется навсегда. – «И Джем запомнит тебя, если с тобой вдруг что-то случится». Невысказанные слова повисли над ними в темноте, и оба вдруг замолкли. Вот так приободрил.

– Я бы хотел иметь твой портрет, – тихо добавил Роджер и провел пальцем по щеке и виску Брианны. – Когда мы будем очень старыми, посмотрим на него, и я скажу тебе, что ты ничуть не изменилась.

Брианна фыркнула в ответ, но повернулась и чмокнула его пальцы, а затем перекатилась на спину.

– Я подумаю.

Не считая шепота пламени и легкого треска оседающих дров, в комнате было тихо. Ночь стояла холодная, но безветренная. Утром будет туман – когда Роджер выходил на улицу, он почувствовал, как от деревьев к земле притягивает сырость. Однако в доме было тепло и сухо. Брианна еще раз вздохнула, и Роджер почувствовал, что ее снова клонит в сон, как и его самого.

Искушение безболезненно поддаться дремоте было велико. Брианна на время избавилась от своих страхов, а Роджер по-прежнему слышал этот шепот: «Он бы меня даже не запомнил». Только теперь он звучал по другую сторону двери в его мыслях.

«Я помню, мама», – подумал Роджер и открыл ее настежь.

– Я был с ней. – Он лежал на спине, глядя на потолок из сосновых брусьев, стыки между которыми были едва различимы, хотя его глаза уже привыкли к темноте.

– Что? С кем? – прозвучал сонный голос Брианны.

– С мамой. И бабушкой. Когда… та бомба…

Бри резко повернулась к нему.

– Хочешь рассказать? – Она нащупала его ладонь и сжала ее. Роджер и сам не знал, хочет ли рассказывать, но сжал ее руку в ответ и кивнул: