Большеголовый наконец-то подошел поближе и теперь смотрел на женщину – а это была именно женщина, хоть само это понятие ему по-прежнему мало что говорило, – со странным выражением лица, будто вспоминал, будто она ему кого-то напомнила.

«Убей», – послал ему сигнал Старший, которому это уже надоело. Послал, неверно истолковав приближение собрата.

Он был старшим только по числу прожитых на свете лет, а не потому, что был единоличным лидером. Они не знали такого понятия, как не знали и понятия «личность». Но за ним стояла стая, которая была сейчас солидарна с ним.

«Убей. Убей. Убей», – донесся до Большеголового хор голосов.

Но почему-то гигант медлил.

Вожак – а на самом деле просто сосуд и средоточие коллективной воли – смотрел на него со злостью. Другие «серые» смотрели на высокого, как башня, сородича с незнакомым им чувством – удивлением. Страх был только изнанкой этого изумления.

«Убей быстрее, – повторил свой посыл Старший. – Чего ты ждешь?»

И тут Большеголовый пошел вперед. Всем остальным показалось, что он двинулся, чтобы исполнить волю стаи, но вместо этого он оттолкнул Старшего с такой силой, что тот сел на землю.

Это было что-то новое для них всех. Но они среагировали быстро. Как по сигналу, сразу четверо «серых» налетели на проявившего непослушание и, хотя он бешено сопротивлялся, его повалили на землю, в пыль, стараясь в то же время не навредить. А вот он не сдерживал силу ударов, от каждого из которых кто-нибудь падал. Только прочность костей этих существ не дала ему убить кого-то из них. Но тут взметнулась рука Старшего, и его крючковатые пальцы схватили тонкое горло человеческой самки. Сдавили его, круша позвонки и хрящи. Глаза у той расширились, а потом закатились. Она даже не вскрикнула – просто обмякла, словно висельник. Старший проделывал подобное, еще когда был человеком. Хотя тогда у него не было такой силы, как сейчас. Фыркнув и оскалившись, он разжал пальцы. Бесчувственное тело женщины упало на щебень и шпалы.

Большеголовый завыл, отшвырнул двоих сородичей, что не давали ему подняться, и бросился на вожака. Кто-то попытался его остановить – напрасно… Несколькими ударами он сбил с ног одного собрата, другого, третьего… Но вот на него накинулись всей толпой и повалили на землю, а кто-то схватил его за горло и начал душить. Вскоре он перестал сопротивляться, и его оставили в покое. Если бы они могли понимать, что такое ирония, то увидели бы ее в том, что чужаки их даже не ранили, а свой – наградил сильными ушибами и глубокими царапинами. А одному даже сломал конечность.

Хорошо еще, что никто из стаи не погиб и не получил тяжелых повреждений. Оправившись от встряски и все еще косясь на лежащего без движения Большеголового, они начали заниматься жертвами. Их интересовало только мясо. В вещах они не нашли ничего для себя полезного, кроме нескольких стальных параллелепипедов, от одного из которых исходил слабый запах чего-то съедобного. Они сначала долго и безуспешно пытались разгрызть его, и только после этого Старший приспособил для открывания один из ножей.

«Серые» умели пользоваться людскими приспособлениями, но почему-то память не удерживала в себе правил их использования. И их каждый раз приходилось придумывать заново.

Они не стали разделывать добычу на месте, а поволокли в логово, чтобы разделить с остальными.

Большеголовый медленно поднялся на ноги и пошагал прочь – куда-то в сторону большого скопления зданий, которые пахли мазутом, железом, креозотом и другими подобными вещами. Словно для того, чтобы поиздеваться, Старший проревел ему в след что-то на их языке, который они сами же и придумали и который включал в себя только простейшие понятия. Это были самые обидные и уничижительные «слова», какие были в их примитивном лексиконе.

Червь. Падаль. Гладкокожий.

И когда изгой обернулся, вожак по очереди оторвал мертвым людям головы и бросил в сторону предателя, словно баскетбольные мячи. Если бы Старший умел смеяться, то в этот момент разразился бы издевательским хохотом.

После этого великан побежал быстрее, пока совсем не скрылся из виду.

В логово отшельник вернулся нескоро. Луна превратилась в узкую полоску, исчезла и снова раздулась до желтого круга – только тогда Большеголовый пришел обратно. Он отощал, был весь изранен, от него исходило много незнакомых запахов, одна рука была сильно обожжена, а за спиной у него висела сумка – из тех, которые носят люди. В ней оказались разные предметы: и металлические – острые, которые еще можно было куда-то приспособить, например, резать мясо; и совсем бесполезные – шелестящие, шуршащие, состоящие из бумажных пластов; и еще много всякого другого. Сородичи глухо ворчали, глядя на него и на то, что он принес с собой и сразу же разложил на полу в уголке. Они не помнили, для чего нужны эти вещи, их удивлял интерес к ним великана. Ведь предметы эти были несъедобны и не годились даже для постилки.

Общаться со стаей изгнанник не хотел.

И вот, выбрав момент, когда Большеголовый погрузился в дремоту, одна из бывших самок осторожно подошла к сложенным вещам и взяла одну из книг. Раскрыла на середине и попыталась что-то рассмотреть в нагромождении символов, от которых у нее заболели глаза. Но не сумела это сделать. Потом оторвала половину листа, скомкала и сунула себе в пасть. Пожевала и брезгливо выплюнула.

Большеголовый вышел из своего транса. Он зарычал и ударил ее лапой в плечо.

Та отскочила, чуть не шлепнувшись от неожиданности. Зашипела и окрысились, пятясь назад.