глаза в очередной раз и не увидел знакомого взгляда немигающих буркал.

Тело, подвешенное на крюк, перестало качаться и повисло неподвижно. Он даже узнал того, кому оно принадлежало. Но какое это теперь имело значение?

Когда Малютин наконец-то смог погрузиться в забытье, на грани бреда и яви, ему привиделась белая заснеженная равнина, по которой шла цепочка черных людей.

Длинные тени существ, которые будто вышли из фантазий Иеронима Босха, стелились по земле.

Они шли цепочкой по железнодорожной насыпи – восемь особей. Шесть самцов и две самки. Впрочем, все они были бесплодны и почти лишены каких- либо отличительных признаков. Разница между ними была небольшая, и они о ней не знали.

Они шли гибкой, пружинистой походкой, иногда пригибаясь к земле и отталкиваясь от нее длинными руками. Тот, кто шагал впереди, и идущий последним внимательно всматривались в дорогу – в тропу между двумя рядами железобетонных столбов, которые терялись в тумане по мере отдаления. А впереди выплывали из сумрака новые. С высоких столбов свисали, как лианы, обрывки проводов. Этот мир был для них первобытными джунглями, хотя состоял в основном из кирпича, ржавого железа и бетона, а не из дерева. Хотя и зелень здесь была. И не только та, которая раньше была привычна людям, – странные изменившиеся побеги стелились по земле, змеились в глубоких трещинах бетона, качали ветвями белесые кусты, похожие на ковыль- переросток.

Время от времени ведущие и замыкающие менялись. Еще двое из середины группы смотрели по сторонам, наблюдая за серыми полями, поросшими напоминавшими сухие метелки кустарниками, которые тянулись справа и слева от бывшей железной дороги, насколько хватало глаз.

Зрение этих существ было острым, и видели они далеко. Не меньше, чем глаза, информации давало им их чувствительное обоняние. Но пока никакой опасности не было: ни «летунов», ни «быстрых», ни «скользких», не было даже гладкокожих, хотя последних эти существа не боялись.

Двадцать лет прошло с того дня, как они обрели свою теперешнюю форму. Они почти не изменились за это время, разве что стали чуть крупнее.

Они не были неуязвимыми. Болезни, различные инфекции и травмы были им известны. Иногда от плохой еды им случалось мучиться болями в животе, у них пропадал аппетит. Иногда, если они слишком долго находились в нехороших местах, у них болела, зудела кожа, и также пропадало желание есть. Иногда у них ломило кости. Но в основном эти признаки проходили за считаные дни, а раны заживали на глазах.

И все же порой они умирали. Их было шесть полных рук – когда они осознали себя. Теперь осталось почти на две руки меньше (мысленно они считали друг друга, сопоставляя с количеством пальцев на когтистых передних конечностях).

Двое из них умерли после того, как употребили в пищу те вещи, которые есть было нельзя. Еще столько же погибло от ран при столкновении с другими хищными тварями. Двоих убили гладкокожие, прежде чем сами были разорваны на куски. Еще трое просто не вернулись с охоты. Они почти наверняка тоже погибли: скорее всего, они встретились с «летунами», которые были самыми опасными из животных, встречавшихся здесь. Нападая с вышины, почти неуязвимые для когтей, зоркие и стремительные, взрослые «летуны» были опасностью, спастись от которой можно было только спрятавшись.

Когда серые существа были у себя в логове, их досуг был однообразен. Они или ели, или спали, или бестолково бродили по коридорам. Или грызли, ломали и портили какие-нибудь предметы, назначение которых им было неведомо. Иногда чесали друг другу спины или лакали капающую с потолка воду.

Зимой они спали кучей, вповалку, как звери, чтобы не было холодно. Огонь они знали и, наверное, сумели бы развести, но его яркий свет был для их глаз неприятен и сильно пугал. Зато толстая шкура выручала их даже в январские морозы.

В своей человеческой жизни они не успели познакомиться с вопросами пола, а когда неизвестная им сила преобразовала их организмы, они стали бесполыми химерами, у которых только часть ДНК была исходной, человеческой, а остальное представляло собой мозаику, в которой часть деталей заменили на другие – инородные. Обновленный организм «серых» был неспособен вырабатывать гаметы – репродуктивные клетки.

Существа эти почти ничего не помнили.

Тот единственный из них, кто попробовал вкус крови, еще когда был человеком, – кто мысленно называл себя Старшим – тоже почти ничего не помнил, хотя его разум был одним из самых ясных среди членов стаи. И все же интеллект Старшего был простым и деятельным, нацеленным на понятные вещи: как раздобыть еду, как устроить ловушку на дичь, как сделать загородки в логове.

Только один из них превосходил его умом. Это был самый крупный из «серых» – высоченный, с огромной-огромной тяжелой головой, из-за которой и получил у сородичей свое (мысленное) прозвище.

Несмотря на силу, нрав у него был смирный. Драки в стае случались редко, но все же бывали – иногда за кусок, иногда просто от скуки. Но никто не осмеливался трогать Большеголового. Хотя он был мирным и задумчивым. И любил одиночество.

Часто он сидел один в уголке, и его лицо – вернее, морда – выражало то, что было для остальных чуждо и непривычно. Мысль… Он думал… Это могло продолжаться часами, и никто не смел тревожить его в такие моменты. Иногда он смотрел из разбитого окна на лестнице на то, как падает дождь или снег, как стелется туман или сверкают молнии. Иногда смотрел на окна и крыши высоких зданий, на покореженные останки машин во дворе. О чем он в это время