Не сразу, но до сознания ученого дошел смысл этих слов.

С трудом Малютин повернул голову: кругом только темнота. Но через какое-то время глаза слегка привыкли к ней. Наконец он увидел что-то вроде перегородки, а за ней – какое-то шевеление. Он сфокусировал зрение, но говорящего не разглядел – те кванты света, которые все-таки просачивались в темницу, позволяли только примерно определять расстояние до предметов.

Он понял, что лежит одетый. С его одеждой ничего не случилось, это уже плюс.

Руки его были по-прежнему стянуты проволокой, но он избавился от нее за пять минут, благо проволока оказалась очень ржавой.

Малютин сунул руку в карман и нащупал давно забытый брелок, на котором раньше висел ключ от его комнаты, каким-то чудом валявшийся в кармане уже второй год. В брелоке имелся крохотный светодиод.

– Я думал, ты уже всё, – услышал он знакомый голос.

Ученый нажал на кнопку фонарика, и увидел, что сквозь прутья решетки – точнее, проволочной сетки – на него смотрит Воробьев. Лицо сержанта было грязным, почти черным. Они оба были в квадратных клетках, похожих на вольеры, с длиной грани около полутора метров. Больше ничего разглядеть не получилось.

– Я труп, – пробормотал Малютин. – Ходячий. Впрочем, нет. Пока лежачий…

Неудачно повернувшись, он вскрикнул от боли в спине. Мышцы болели настолько, что он был не уверен, сможет ли ходить. Биолог попытался встать и грохнулся на пол с кровати.

Он увидел, как дернулось лицо сержанта, и тут же услышал какой-то хриплый свист в коридоре и шлепающие приближающиеся шаги. Будто кто-то шел, хлюпая мокрыми ластами от акваланга.

– Тише, я же сказал! – зашипел Воробьев. – А то… придут.

Было странно видеть, как этого брутального здоровяка поглотил такой страх – дикий, кроличий, на грани истерики.

Малютин погасил фонарик и замер как статуя, подражая сержанту. Через минуту шаги зашлепали в противоположном направлении. Только тогда ученый позволил себе залезть обратно на кровать.

– Пронесло, – сержант выдохнул. – Говори шепотом. И не включай больше фонарь. Тебе повезло, что они его оставили.

– Где остальные?

– Я их не видел, с тех пор как нас пятерых засунули сюда. Может, сидят. А может, забиты на мясо. Или просто так разорваны, – голос сержанта был готов сорваться на плач.

– Ты сказал, пятеро…

– Жека и Серёга тут. Один рядом с тобой, другой в следующей клетке от меня.

Малютин повернулся. Пружины кровати жалобно скрипнули. Забыв про запрет, он нажал кнопку фонарика, и тот выпустил слабый луч.

Николай услышал испуганный вскрик сержанта, и убрал свет как можно скорее. Этих секунд ему хватило, чтобы рассмотреть соседнюю «камеру».

В клетушке слева от него прямо на полу, рядом с кроватью, лежал человек. Он был еще жив – это было заметно по слабому дыханию – но явно не просто спал. Николай узнал одного из бойцов, которые стояли на вахте, когда он уходил в отделение радиобиологии. Если этот солдат спал, то сон его был близок к коме.

– Был еще полковник. Его увели незадолго до тебя.

– Я его видел, – ответил Николай. – Он мертв. Они подвесили его под потолком, как елочную игрушку. Уж не знаю, знак ли это уважения или, наоборот, презрения.

– Уроды, – сплюнул сержант. – Добраться бы до них.

Впервые в его голосе прорезалась злость. Но она быстро исчезла.

– Серега кончается, – сказал сержант. – А Жека уже всё. Лежит, лицо покрыто какой-то коркой.

– Что с ними произошло?

– Еще час назад живой был, – казалось, сержант вопрос проигнорировал. – Орал: «Пристрелите меня, не хочу, не буду». Я сказал, что не могу. Не из чего… А недавно окликнул – он уже не дышит вообще. Отмучился. Да ты меня не слушай. Включи свет! Хоть на секунду… А то у меня уже крыша едет. Эти падлы нормально видят без света.

Малютин на время зажег фонарик и увидел, что боец выглядит очень плохо: гематома в пол-лица и длинная царапина на лбу. Да нет, не просто царапина, – кожа была глубоко рассечена, в ране виднелась кость черепа. Края раны вздулись и покраснели – наверняка инфекция.

– Когда они напали, у нас даже не все автоматы взять успели. А эти… уже посыпались как горох сверху. Лазучие, твари. Странно: такие здоровые, а бегают чуть ли не по потолку. Мы стреляли, а потом кто-то из них догадался погасить костер. В темноте мы пытались стрелять на звук, но нас всех заломали… за минуту или две. Ну и силища у них. Я сам видел, как они руки вырывали из суставов и позвоночники ломали.

Чувствовалось, что разговор помогает Воробьеву хоть немного прийти в себя. Исчезли из его голоса истерические нотки. Перед Николаем снова был нормальный мужик, хоть и побитый, и раздавленный морально.