– Да у нас, в общем, тоже. Так, прибавка к рациону. Мы пытались стрелять всякую дичь. Ее надо хорошо промывать, высушивать, долго варить, жарить… День летный, день пролетный. Да и опасно это. Часто потери были. А те, кто калеками стали, сами жить не захотели. Пока мы буренок под Пушкино стреляли, двоих пацанов похоронили, а один руку потерял. Дело трудное…

– Трудное? – удивился Малютин. – Убивать беззащитных коровок – что же в этом может быть трудного?

Сначала он даже не задумался, как, черт возьми, могли выжить после войны оставшиеся без присмотра людей домашние коровы.

– Еще какое. Те коровушки сами не прочь мясцом закусить. Рога у них… можно пять тореадоров насадить и еще для пикадора место останется. Но особенно люты быки. Они и так не подарок, даже обычные, травоядные. А когда им хочется тебя не только поднять на рога, но и сожрать… При этом шкура у них толстая, как асфальт, и мощь, как у локомотива. Или «крупняк» в голову, или много пуль из более мелких калибров в корпус. Этот подох, только когда свинцом нафаршировали. Но даже по инерции пытался кого-то затоптать, пробил тушей пару стен. Мяса оказалось килограмм пятьсот. Жесткое, вонючее, мышцы как канаты.

– И не напоминай, – скривился полковник. – Потом неделю животом маялся. Но деваться было некуда, один хрен сожрали. Под водочку и с горчицей из концентрата.

– Из того, что вы рассказали, делаю вывод, что большинство тварей не боятся людей ни капельки, – произнес Малютин, понимая, что надо втереться к ним в доверие и показать свою полезность. – Ни огня, ни пальбы, ни громких криков. Такое ощущение, что чувство страха и инстинкт самосохранения у них притуплены. Или они очень глупы… во что слабо верится. Те «собаки» явно демонстрировали навыки командной работы. Отступили, сучьи дети, когда столкнулись с превосходящей силой в виде пулеметного «Урала». А может, ими управляет какая-то программа помимо звериных инстинктов? Программа уничтожения… человека. Будто кто-то – вольно или невольно – сделал их ходячим биологическим оружием.

И майор, и полковник посмотрели на него скептически. Да он и сам не был уверен в этой теории. Точнее, это была гипотеза, которая требовала дальнейших экспериментов. А их он не собирался проводить. Просто хотел им намекнуть, что надо действовать как можно тише. Вдруг и правда живность привлекается антропогенным шумом?

– Давай вернемся к нашим баранам, – спустил его с небес на землю Токарев. – Карась, тот подвал, о котором ты говорил, – в корпусе номер шесть. Какие там двери?

– Стальные, – ответил солдат. – Похожи на герметичные. Ни щелочки.

– Попробуем автогеном. А не поможет, попробуем взорвать.

– Что вы там надеетесь найти? – спросил ученый.

– Неприкосновенный запас, – недовольно пробурчал майор.

– Продукты? Но ведь они испортились, – удивился Малютин.

– Да ладно выделываться, – махнул рукой полковник. – И вы, и мы в основном едим довоенные запасы. То, что вы выращиваете, – это кот наплакал. Надо бежать отсюда туда, где можно находиться на открытом месте сколько хошь. Там мы бы развели нормальное сельское хозяйство. Рыбу бы ловили. Детей бы растили. Но это потом. А пока… приходится довольствоваться тем, что есть. Не брезговать и банками двадцатилетней давности. Конечно, если они хранились как надо. Прежде всего без доступа воздуха к банкам.

– Если нормально хранилось, то можно жрать, – кивнул ученый. – Ели же люди на пробу консервы времен Великой Отечественной. Немецкая тушенка. Вермахт говно не закупал… до самых последних дней. Да даже консервы с Первой мировой бывают съедобны. И в Антарктиде и в Арктике запасы полярников находили и ели. Даже если те 60–70 лет пролежали. Но для этого нужна полная изоляция от веществ, разрушающих…

Послышались шаги. Кто-то кашлянул.

– Якут, не подкрадывайся, – проворчал Токарев. – Или это у тебя привычка хулиганской юности?

– Привычка – вторая натура, товарищ майор, – пожал плечами Якут, появляясь в дверном проеме. – Командир, вам на это надо посмотреть.

Он не уточнил, к кому из двух офицеров он обращается, но Николаю показалось, что первым на его слова отреагировал именно Токарев.

Они вышли на небольшую смотровую площадку, которую Малютин по гражданской привычке мысленно окрестил балкончиком. Первым бинокль схватил полковник и долго всматривался, а потом вдруг застыл как вбитая копром в землю свая, и, казалось, даже жилка у него на виске перестала биться.

Николай недоумевал: что Бунчук там смог разглядеть. Сам бывший ученый видел только темную массу деревьев. Сторожка была приподнята над землей на железобетонных опорах, и стена, ограждавшая комплекс, не была помехой – в светлое время суток… Но было темно, как известно где…

– Рома… – наконец раскрыл рот Бунчук. – Рома, мля. Ты видишь это? Это… ЭТО!

И тут Малютин расслышал доносящийся со стороны лесопосадок шум. Потрескивание, сопровождаемое хлюпаньем. И несколько глухих ударов, с какими могли бы упасть на землю тяжелые столбы или стволы деревьев.

Как будто кто-то или что-то продиралось через сосны, мимоходом подминая молодые деревья и валя большие, словно комбайн для валки леса.

Наконец Токарев, вдоволь насмотревшись, протянул бинокль бывшему ученому.

– Что ты об этом скажешь, умник?

Бинокль оказался не простой, а с тепловизором. Малютин поднес его к глазам, несколько секунд потратил на то, чтоб разобраться, как им пользоваться,