Дальше он еще не сочинил. Но там было бы про госдолг США и про масонов.

«А чё? Если бы доллар рухнул – мало никому не показалось бы, особенно всяким Ротшильдам и Рокфеллерам. Ведь всем было известно, что этот госдолг тянул Америку в пропасть, как гиря, жить не давал, проклятущий, поэтому они на всех рыпались, как бешеные собаки, и несли кругом свою безнравственную демократию».

Так по телевизору и в Интернете говорили. Сам же он жил как-то в стороне от политики, плюя и на левых, и на правых, и на центровых.

За окном неаппетитной грудой лежали на бетоне внутренности – сердце, легкие, змея кишок, огромный желудок.

«Туда бы и человек поместился».

– Вы его дезактивировали? – спросил Малютин, прежде чем откусить кусок. Он знал, что у них была с собой не только питьевая вода, но и целый бак технической.

– Промыли и внутри, и снаружи. Да расслабься. Она же не в Москве жила, которая, как и раньше, всё отравляет, – сказал полковник Бунчук, откупоривая фляжку, судя по всему с коньяком. – А за городом чистый воздух, природа, то да сё…

Он снял сапоги и вытянул ноги, положив их на табуретку.

Малютин не разделял их уверенности в том, что в одном месте воздух может быть грязным, а за тридцать километров – уже чистым. И все же от мяса не отказался. Оно оказалось жестким, как подошва, и с трудом поддавалось ножу, но, если посолить, было вполне съедобным. Для тех, у кого еще не все зубы выпали.

– Хомячить можно, – глянув на показания радиометра, объявил он.

Больше всего дряни скапливается в лимфоузлах, щитовидной железе, желудке и кишках. Тот, кто сегодня был дежурным по кухне, кое-какой опыт явно имел, но зря он не удалил все кости. В них скапливается меньше, чем в кишечнике, но куда больше, чем в мышцах. Хорошо еще, что догадались тщательно снять шкуру – толстую, будто дубленую.

Осмотрев кусок вырезки из задней части туши, Малютин не заметил каких-то дегенеративных изменений – например, кровоизлияний. Конечно, эти существа наверняка имели куда более высокую радиорезистентность, чем люди. Никто еще не видел, как они умирали от лучевой болезни. Но полностью иммунными они быть не могли, это противоречило бы и физике, и химии, и биологии.

Только после проверки мяса радиометром бойцы принялись за еду. Заправлял все тот же бородач. После осточертевших консервов люди набросились на монстрятину, как волки. Резали ножами и тут же ели руками, вытирая их об себя, не думая о каких-то тонкостях этикета.

Это было самонадеянно, если не глупо, но они привыкли жить в ситуации постоянного риска, когда жизнь – копейка, а судьба – индейка.

– Печень и другие субпродукты только не жрите, – произнес Николай с набитым ртом. – Это смерть. В них все что угодно может скопиться. Может быть, долгоживущие радионуклиды типа стронция. Или соли тяжелых металлов. Или неизвестный биологический токсин. Или даже летальная доза полезного витамина.

На его глазах немолодой, а может, рано постаревший вояка с седыми усами и сизой щетиной на подбородке – судя по чертам лица, уроженец Кавказа – побледнел и стал отплевываться. Похоже, уже успел поесть печёнки.

Видя, что от него никто больше ничего не требует, Малютин полностью занялся едой. Остальные не отставали. За какие-то полчаса самые лучшие части туши исчезли в их желудках.

После трапезы командиры расположились в левой половине сторожки, оставив остальным вторую половину. В здании не было отопления, кроме давно не работающих электрообогревателей, но, слава богу, до зимы еще оставался целый месяц.

– С чего вы вообще взяли, что здесь кто-то жил постоянно? – высказал Малютин давно вертевшуюся у него в голове мысль, когда с «барбекю» было покончено. – Может, они… или он приходят сюда пару раз в год, чтоб отправить свое послание, а?

– Все могёт быть, – примирительным тоном произнес полковник. – Как раз для этого мы и приехали сейчас, а не через месяц. Передачи проводились строго по календарю. И как раз подходит время очередной. Никто не мешает нам посидеть здесь недельку-две. – Бунчук широко зевнул, прикрыв рот рукой. Он съел вдвое больше собачатины, чем Николай или любой из бойцов.

– Нас никто не гонит, – кивнул Токарев. Но Малютину показалось, что он темнит и желает разрешить все поскорее.

– Один черт здесь безопаснее. – Полковник выпил много, и то, что он не захмелел, говорило как о выносливости, так и о стадии алкоголизма. – Там на опушке, снаружи, нас хотели сожрать. Эти церберы могут до сих пор бродить рядом. Ума не приложу, откуда их здесь столько собралось.

– Я ходил один, – произнес Малютин. – И мне никто не попадался.

– Вернее, ты никому не попадался, – хмыкнул Токарев. – Мы тоже в Сормово в одиночных вылазках сначала тварей почти не встречали. И к нам они почти не лезли. На шестом году мы привезли из райцентра строительную технику, чтобы нормальный блокпост наверху построить. И вовремя. Вскоре спокойно выйти было нельзя. Даже на охоту стало трудно ходить.

– И как охота? Вот у нас не получилось ей кормиться.