Голые землекопы, вот мы кто. Странно, что Аристотель не додумался до такого определения. Есть… вернее, был… такой маленький грызун heterocephalus glaber. Этот вид семейства землекоповых не имеет шерсти. Тощие облезлые сморщенные твари, похожие на детенышей серой крысы. Эти животные образуют сложные социальные системы со строгой иерархией. Живут колониями, почти как у муравьев, где все обязанности строго распределены. Строят большие подземные сооружения. Живут долго, в их генах заложен уникальный потенциал. Но представители этого вида часто погибают от зубов себе подобных.

Эксперимент в НИИ Микробиологии можно считать законченным. Эти два-три десятка существ – своего рода контрольная группа, зараженная «вирусом» in vitro (беру в кавычки намеренно) – подтвердила общие выводы о влиянии «вируса» in vivo. Те, в кого этот вирус попал, превратились в почти таких же созданий, как то, которое я мимолетно разглядел на видео из Москвы. А ведь это были – если верить записям – дети. Кроме одного. Самого злобного. Который до изменения был скорее всего больным ублюдком с уголовным прошлым.

Но по степени своего морального уродства он даже рядом не стоял с теми, кто его и их всех такими сделал.

Думаю, из тех существ, которые сейчас бродят в дикой природе, по лесам, лугам и бывшим городам, некоторые индивиды тоже наделены зачатками разума. Но именно зачатками. Как обезьяны или дельфины. Цивилизации они не создадут.

Итак, последний из них умер на моих глазах. Я так и не понял, отчего именно… точнее, что подтолкнуло его шагнуть в огонь? Возможно, он не захотел жить без себе подобных. Хотя его сородичи были кровожадными монстрами, а сам он стремился к познанию мира. Мира, который для него был ограничен сначала проволочной клеткой, а потом этим смрадным логовом, где колония мутантов жила все эти годы, делая охотничьи рейды и питаясь мясом, в том числе и человеческим.

Сам он стремился установить контакт. И именно для этого пытался отправлять свои радиосигналы, копируя действия людей, а вовсе не для того, чтобы заманить кого-то в ловушку, на растерзание. Может, ему не дала жить совесть, чувство вины за содеянное его сородичами… и им самим. Ведь это именно он делал те инъекции, используя старые ампулы. Хранившиеся все эти годы без охлаждения, они содержали ослабленную, но еще «живую» культуру вируса, вызывающего превращение. Наверное, я слишком многого требую от существа с разумом пятилетнего ребенка. Удалось ли ему хоть кого-то «обратить» или я стал первым?

Но я сделал еще одно дело. Все, что узнал, я записал на диктофон. И включил трансляцию. Все это отправил в эфир с помощью радиоаппаратуры, которую забрал из научного центра, прежде чем заложить взрывчатку, заботливо припасенную майором. Пусть люди узнают. Я выбрал прочное и новое девятиэтажное здание на окраине Сергиева Посада. Поставил антенну на балкон девятого этажа и направил в низкое небо. В атмосфере творится черт знает что, но километров за тридцать передачу, возможно, смогут принять.

А еще сигнал пробьет ионосферу и уйдет в пустоту космического пространства. Сообщение это услышат хоть на Сириусе, хоть за сто световых лет. А может и дальше. В безбрежной пустоте, искаженные помехами, послания эти, возможно, дойдут через тысячи лет до обитателей других миров, станут последним приветом и последним криком людей Земли.

Ресурса работы ветрогенератора хватит не больше, чем на год, хоть я и укрепил его. После этого мой концерт по заявкам для Радио-Вселенная можно будет считать завершенным. Услышит ли меня хоть один человек на Земле? Это последнее, что меня сейчас волнует. Современникам не до этого. Может, у потомков будет больше времени, чтобы думать над причинами. И делать выводы.

Записи о моих изысканиях я помещу в бутылки из прочного кварцевого стекла, которые зарою на приметной возвышенности. Например, на Воробьевых горах. А «жесткий диск»… в последний момент я понял, что его надо уничтожить. Самому. Не доверяя ни времени, ни огню.

До Мирного я добрался уже ночью.

Ворота были закрыты, но свет на территории, в одном из зданий, горел. Он был очень слабым, но я видел его моим новым зрением как яркое пятно.

И все же они меня ждали. А я понял, что уже не могу показаться им на глаза без риска быть ненароком застреленным – настолько я был похож на тех, с кем еще несколько дней назад боролся и у кого был в плену. Осторожно и легко перебравшись через забор, миновав «трубу», которая была порвана, раскромсана в нескольких местах во время атаки тварей, я приблизился к Клубу. Только это здание было достаточно хорошо освещено. Вернее, светилось несколько окон на втором этаже. Двери были по-прежнему забаррикадированы. Как люди попали внутрь? Наверное, распечатали узенький запасной выход.

Повинуясь какому-то странному чувству, я подошел к одной из стен строения и начал карабкаться вверх. Для этого я даже разулся. Так подсказал мне инстинкт. Пальцы ног уже с трудом помещались в любую обувь, а ногти стали твердыми, как рог.

Несмотря на жар и боль, я чувствовал себя гораздо более выносливым и сильным, чем раньше.

Сначала мне казалось, что сделать это будет невозможно, но я преодолел страх и позволил мышцам самим руководить движениями конечностей. И вот я начал карабкаться – как насекомое: ладони хватались за малейшую неровность бетонной стены, ступни сами находили крохотные выступы, а мозг помогал мне распределять вес таким образом, чтобы тело сохраняло равновесие. Вскоре я осторожно уцепился – ногами – за тот самый козырек крыши, на котором в свое время, хоть и с другой стороны здания, висела первая из увиденных мной тварей.

Люди сидели за столом. В зале, который я мог видеть теперь полностью, находились те, кто уцелел в устроенной «серыми» бойне и пережил плен. Многих поселок не досчитался. Когда я нашел маску от пыли, которую Лев Тимурович обычно носил на улице, то понял, что стоматолог погиб. Не было почти