Отбросив условности, которым меня учили всю жизнь, я решаю не заводить разговор о погоде. Мой выбор: молча наблюдать, проявит ли объект признаки беспокойства.

Моя ужасная тайна – не только моя. Она еще и дедушкина. Как однажды я сидела в засаде в туалетной кабинке, готовясь к худшему, вот так и он пускай теперь мучается под моим испытующим взглядом. Незаметно, в духе мистера Дарвина или мистера Одюбона[46], я беспристрастно описываю наблюдаемый экземпляр. Представляю толстый бескостный палец, который так меня напугал. Бесчисленные морщинки на его рыхлой поверхности и несколько прилипших курчавых волосков. Припоминаю кислый нездоровый запах.

Первой заговаривает бабушка:

– Мы прибыли на вертушке. Ух и поездочка!

Я гляжу на них холодно, оценивающе.

Бабушка упорно продолжает:

– Твой дед, горошинка, с того самого дня, как умер, хотел снова тебя повидать.

Я не утруждаю себя ответом. Пускай они сами заговорят о том кошмаре. Пускай извинятся.

– Жуткий был день. – Бабушка Минни похлопывает себя по груди возле сердца зататуированной рукой, подносит фарфоровый ноготь к брови и чешет под кромкой парика из светлых волос. – День, когда он умер? Дай-ка подумать… – Ее глаза движутся из стороны в сторону. – Мы с ним решили, ты отправилась на тот островок посреди шоссе.

Тут в разговор вступает Папчик, туалетный подглядывальщик:

– Ты про него спрашивала за завтраком. Мы забоялись, ты пойдешь через шоссе, вот я и подумал: поеду-ка, посмотрю, где ты там.

Я непреклонно молчу. Судя по углу, под которым бабушка держит сигарету, она в приподнятом настроении, даже счастлива.

– Ужасное место, – говорит она и делает гримасу. – Папчик собрался за тобой, тут-то его инфаркт и шарахнул.

Я развлекаю себя тем, что посматриваю на наручные часы. Изображаю, будто грею призрачные ладони над чихающим и шипящим костром, который пожирает смертные останки мистера Кетамина.

– Помер на своей собственной веранде, так-то, – говорит Папчик.

– Прям на ступеньках, – прибавляет бабушка. – Схватился за сердце – и шмяк на пол. – Она хлопает в ладоши для пущего эффекта. – Перестал дышать за двадцать минут до того, как приехали доктора и его оживили.

Папчик пожимает плечами:

– Чего тут прибавишь? Хвастать не хочу, но я попал прямиком на Небеса. Я помер.

– Не был ты мертвый, – твердит бабушка Минни.

Папчик возражает:

– Совершенно точно был.

Не обращая внимания, бабушка продолжает:

– Бену сделали электрошок, и ребятишки из «скорой» хотели увезти его в больницу, а он – ни в какую.

Папчик складывает руки на груди.

– Дальше она выдумывает. Не приключалось такого.

– Я, между прочим, там была и все видела сама.

– Ну, так и я там был.

– Я за ним замужем сорок четыре года, но он никогда еще так со мной не разговаривал. Может, это он от боли, но все равно так нельзя.

– Как так – разговаривал? – спрашивает Бен. – Я был мертвый.

– Нет, он уперся, что пойдет тебя разыскивать, тыковка моя.

И тут, милый твиттерянин, в моем мыслительном желудке сверхъестествоиспытателя картинка начинает понемногу складываться.

– После этого, – говорит бабушка, – он сделался совсем другим.

– Мертвым я сделался.

Для ясности я уточняю:

– Значит, медики сделали Папчику дефибрилляцию?

– Он хотел пойти искать тебя в тот жуткий туалет. Весь бледный был, шатался. Доктора думали, умрет с минуты на минуту.

Ногтем указательного пальца Папчик проводит на груди крест:

– Клянусь – я помер на веранде на руках твоей бабушки.

Врачи, объясняет бабушка, оживили его и заставили подписать отказ. Он ждал, когда они уйдут, а как только уехали – прыгнул в свой пикап.

Бабушка наклоняется ко мне и сообщает театральным шепотом:

– Он назвал меня словом на букву «п».