А затем в одночасье ударил ливень. Тяжелый, свинцовый, плотный, как морская волна. Ветер взбесился и, казалось, дул во всех направлениях. Тяжелая машина вздрагивала под неистовыми порывами урагана. За окнами промелькнуло что-то черное, похожее на чудовищного нетопыря. Наверное, с крыши заправки сорвало кусок обшивки.

За шквалом пришла гроза. Гром ударил страшно. Треск стоял такой, словно надломилось столетнее дерево. Стробоскоп молний высвечивал неожиданные детали пейзажа. Путепровод и людей, укрывшихся в грузовике, накрыла настоящая ночная темень.

Уже сочилась по стенам вода и яростно цокотало по крыше. Сквозь узкий проем жилого отсека Тихон едва разглядел крупные градины, снова и снова бьющие в лобовое стекло машины. Наконец удары стихли. Шорох ливня после этой канонады казался абсолютным безмолвием. Тихон, улыбаясь, присел на топчан напротив Жанны.

– Кажется, справились. Еще поживем. Бури здесь бывают редко, но если уж вдарит, так вдарит!

Девушка не ответила, обхватила себя руками, съежилась, медленно раскачиваясь из стороны в сторону.

– Ну что вы, Жанна, что случилось? Буря прошла.

Он присел рядом, опасаясь резкости, приобнял девушку за плечи. Его не оттолкнули.

– Ну что вы? Не плачьте. Я рядом.

– Ничего, ничего не осталось, – всхлипнула девушка.

– Вещи? Да бог с ними. Все вернется. А вашего отца мы спасем. Я обещаю.

– Вернется? – Жанна впервые пристально посмотрела на него. В больших, влажных глазах тоска. – Что вернется?

Она рванула ворот комбеза, обнажая плечо. В темноте хорошо были видны мерцающие маркеры.

– Вы же знаете, кто я… что я?! Вы поэтому тогда пошли с этой дикаркой. И правильно! Я не настоящая! Как щенок из биоморфа. Растворюсь, и нет… Лучше уж под пулемет!

Вместо ответа он обнял ее крепче, еще крепче. Он хотел врасти в это ненастоящее и такое важное для него тело. Это было как вспышка, как лобовой удар. Губы, щеки, глаза, мочки ушей, ямка у ключицы. Влага, шелк и внезапно запах молока. Дождь притих. Он тоже слушал, и лишь дородная жеманница на картине поджимала коралловые губки.

Когда прошло время и тьма бури сменилась на обычный вечерний сумрак, их двухголовый зверь наконец дал трещину. Жанна что-то пробормотала сквозь сон. Он наклонился к ней, к самым губам.

– Не давай имени, – шепнул сумрак, – не давай… а то привяжешься.

«…Тематика и характер рисунков изменились. Если раньше мальчика интересовал животный мир, то теперь он обратился к неодушевленным предметам. Он рисует приборы, плоские и вогнутые поверхности, роботов обслуги. Штрихи стали увереннее, четче, а вот желание раскрашивать исчезло начисто. Временами он улыбается и бормочет, а может, напевает. Звуки имеют четко выделенные паузы. Это напоминает некий диалог с воображаемым собеседником. Хотя почему воображаемым? Их же теперь двое».

«Ужасное чувство. Такое впечатление, что он следит за нами при помощи механизмов, непостижимым образом управляет ими. Вчера я в палате вносила сведения в журнал, и вдруг дрон-диагностер включился и как бы «заглянул» мне через плечо. Сестры боятся оставаться на дежурство. Кажется, в часы сна активность чужака возрастает».

«Он враждебен! Я это знаю. Не могу объяснить, но знаю. Сегодня мальчик впервые рисовал нечто воображаемое. Это была равнина под тяжелым мрачным небом и огромная скала, а под ней что-то вроде города. Мы переслали данные в офис Дюлака, и к нам немедленно явились его подручные, за оригиналом. Велели (именно так – велели!) никому изображение не показывать. Все же я показала копию мужу. Герман долго смотрел на рисунок и вдруг предложил уехать с Николаем, на Землю. Сказал, что начинает понимать Дежнева. Я отказалась. Как можно бросить исследования, бросить Костю? Кроме того, нельзя везти Жанночку к умбрам. Там же преступность и антисанитария! Чего доброго, свяжется с плохой компанией».

Тварь за стеной заворочалась, заскрежетали о стену лабиринта кольца хитиновой брони. Сэмэн вжался в грязь, надеясь, что запах земли и нечистот заглушит запах крови. Напротив него так же вжимался в стену долговязый кружавщик. Он смешно приседал на бледных ногах и закрывался крыльями, пытаясь отгородиться от яркости дня. В прорехах серых туч, оставленных вчерашним ливнем, показалось солнце, и кружавщик не выдержал. Заверещал, захныкал, рванулся в сторону и вверх, переваливаясь через низкую стену. Видно, искал щель, куда можно забиться от беспощадного света. Он бы взлетел, но крылья у него были загодя искалечены, чтобы забава не прерывалась. За стеной, где исчез нетопырь, громко захлюпала грязь. Раздался громкий визг, возня. С вершины стены свалился кирпич. Дико и весело завопили зрители. Потом все стихло. Сэмэн подался вперед, прислушался. Шорох раздался справа. Стараясь не двигаться, мустанкер скосил глаза. В паре метров от него из дыры в стене показалась белая от бетонной крошки голова второго чудовища. Жвала медленно открывались и закрывались. Между ними пульсировало светло-розовое, склизкое, мясное. Сэмэн подобрался, готовясь к прыжку. Пальцы левой руки крепко сжали ствол пистолета. Вместо правой кисти теперь была культя, слава богу, обработанная и закрытая терапевтическим гелем – трясуны не любили, когда мясо портится. Наркотики, которые пленным давали с пищей, притупляли боль, но меняли