Танки одновременно подняли орудия. Одного сдвоенного залпа хватило, чтобы масса бетона и камня пришла в движение. Тяжелые куски обделки и скальной породы полностью заблокировали вход. Датчики тут же ослепли, но Дежнев все еще чувствовал враждебное присутствие. Волна накатилась на свежее препятствие, приникла к нему в поисках выхода. Остановилась и стала медленно откатываться назад. Алиса замяукала, ткнулась лбом в подмышку.

Танка хватило еще метров на триста, потом приборная панель отключилась, индикаторы погасли. Тихон выбрался наружу. Сел на броню, свесил ноги. Он физически ощущал, как уходит жизнь из большой машины, как остывает разогретый металл. Грусти не было, только легкая досада и неожиданно – умиротворенность. Вот так же после очередной драки во дворе юный Дежнев приходил в большую отцовскую квартиру, падал в старое скрипучее кресло и сидел там, представляя, что растворяется, тает, становясь частью большого старого дома, словно дверь, шкаф или лепной херувим в маскароне. Проходят годы, а он все сидит в темном углу и смотрит на изменяющийся мир. На новых жильцов, вселяющихся в квартиру. Как они смеются, переставляют мебель, наполняют все вокруг своими вещами. Только кресло остается незыблемым, как камень в потоке лет, а он, Тихон, – мох на этом камне или даже не мох, а наскальный рисунок, смутная фигура, очерченная давно умершим художником.

Рядом остановился Варяг Жанны. Дежнев глянул на танк, вздохнул. Осмотрелся вокруг уже не отстраненно, а с любопытством.

Они находились в неглубокой впадине. Позади возвышалась скалистая сопка, в недрах скрывающая путь в Нижний Аманкаргай. Вокруг располагалось нечто вроде депо или промышленного тупика. Руины цехов, остовы вагонов и локомотивов утопали в высокой, пепельного цвета траве. По ржавым крышам перепрыгивали колченогие зверьки с короткой золотистой шерсткой, не то мелкие зайцы, не то тушканчики-переростки. Их тонкий писк оживлял молчаливую пустоту Неудобий. Зверьки голосили на удивление ритмично, Дежневу даже показалось, что они поют песню. Нет, это и в самом деле была песня. Высокий голос напевал знакомые слова:

вопрошал невидимый певец.

Тихон соскочил на землю, прошел между остовами вагонов и оказался в укромном закутке, образованном завалами строительного мусора. Посреди импровизированного дворика располагалась заполненная водой воронка, эдакий пруд, по краям которого густо росла трава. Чуть влево от Дежнева из воды торчал остов древнего мобиля, на крыше которого сидел худощавый субъект в полосатых шортах, футболке и военных ботинках. На голове «курортника» красовалась широкополая старая шляпа. В руках человек держал кожаный ремень, край которого уходил под воду.

Ремень натянулся, заходил в руке шляпника, дернулся раз, другой. Человек вскочил и, азартно матерясь, принялся выбирать вервие. Над поверхностью появилась голова здоровенной рыбины. Большой рот открывался, острые усы топорщились черными пиками. На спине прудового левиафана, ловко охватив голову добычи цепкими лапами, застыло белое и плоское существо, к нему-то и крепился повод. Мужик в шляпе продолжал выбирать ремень и, наконец, вытащил огромную рыбину на берег. Добыча перестала сопротивляться и застыла черной склизкой громадой, инфантильно похлопывая большими плавниками.

– Слезай, слезай, Мордехайчик. Поработал на славу!

Человек в шляпе почухал белого ловца по спине, и тот неожиданно легко отлепился от рыбины, ловко соскочив на землю. Внешне рыбный наездник походил на большую жабу с гладкой белой кожей, однако морда у зверька была скорее гекконья.

Тихон на всякий случай активировал пистолет. Кашлянул.

Человек подпрыгнул, испуганно оглянулся, увидел мустанкера и тут же поднял обе руки в знаке миролюбия.

– Мира тебе! Мира и процветания, добрый человек! Пакс, пакс! Нихао и трижды конитива! Гамарджоба и шалом во веки веков! Ты же не будешь грабить бедного фишермана, мон шер?

Тихон тряхнул головой, пытаясь отыскать смысл в мешанине слов, единовременно вылетевших из большого рта шляпника.

– Грабить? Я не собирался грабить…

– Не собирался? Аллилуйя! Хвала небесам! Ты слышишь, Мотя, нам встретился добрый человек!

Но Мордехай не слушал. Он низко заурчал и прыгнул, оказавшись рядом с Дежневым. Надул зоб и плюнул, обрызгав мустанкера зеленоватой слюной.

Капли жидкости попали на щеки и лоб Дежнева. Пахнуло рыбой и чем-то резким, химическим.

– Мордехай! Ехидная скотина! Ты зачем обхаркал человека? Он не желает нам зла. Нес па?

Тихон почувствовал, что мир вокруг начал медленно вращаться. С каждым оборотом картинка плыла все сильнее. Навалилась тьма. Сквозь забытье до него долетел пронзительный голос шляпника:

– Только не волнуйтесь, донт би нервес, вы сейчас немножечко лишитесь чувств. Мотя! Как не стыдно?..

Очнулся Дежнев от того, что об него терлись. Причем с двух сторон! Тихон осторожно приоткрыл один глаз и увидел в надвигающихся сумерках Алису. Впрочем, родную животину он мог почувствовать и с закрытыми глазами. Вид безмятежной кошки его успокоил. С другой стороны к нему прильнул давешний проказник – Мордехай. Ловчий жаб издавал нежные воркующие звуки и вел себя более чем дружелюбно. Дежнев ощущал жар и слышал звук костра. Над треском горящих дров возвышался пронзительный голос шляпника, он рассказывал длинный анекдот. В паузы