l:href="#n_23">[23] Альбиона окончит жизнь на плахе.

Конан вздрогнул и уставился на патриция с такой яростью в синих глазах, что тот съежился на кушетке.

– За что?

– За то, что отказалась стать любовницей Валерия. Земли ее конфискованы, сторонники ее проданы в рабство, и сегодня ночью в Железной Башне ей отрубят голову. Последуйте моему совету, мой король, – для меня вы всегда будете королем, – бегите из страны, пока ваше присутствие не открылось. Сейчас никто не может чувствовать себя в безопасности. Шпионы и доносчики таятся среди нас, выдавая любое выражение недовольства за измену и подстрекательство к мятежу. Если вы предстанете перед своими подданными, все закончится вашим пленением и смертью. Мои лошади и люди, которым я доверяю, – в вашем распоряжении. К рассвету мы можем оказаться далеко от Тарантии, проделав бoльшую часть пути до границы. Если я не в силах помочь вам вернуть королевство, то, по крайней мере, последую за вами в изгнание.

Конан покачал головой. Сервий с тревогой смотрел, как король глядит в огонь, подпирая подбородок могучим кулаком. Отблески пламени играли на его стальной кольчуге и плясали в глазах. Сервий вновь, как не единожды в прошлом, а сейчас с особенной остротой, ощутил в короле некую чужеродность. Это крепкое тело под кольчужной сеткой было слишком мощным и закаленным для цивилизованного человека; в его горящих глазах пылала дикая первобытная сила. Сейчас в короле явственно ощущался варвар, словно в минуту смертельной опасности налет цивилизации слетел с него, как шелуха, обнажая первобытную сущность. Конан возвращался в свое изначальное состояние. Он вел себя совсем не так, как можно было ожидать при данных обстоятельствах от человека цивилизованного, да и мысли его текли по совершенно иному руслу. Он был непредсказуем. От короля Аквилонии до убийцы в звериных шкурах с киммерийских гор оказался всего один крохотный шажок.

– В таком случае я еду в Пуатань, – проговорил наконец Конан. – Но я поеду один. И в качестве короля Аквилонии должен буду исполнить еще один, последний долг.

– Что вы имеете в виду, ваше величество? – спросил Сервий, обуреваемый дурными предчувствиями.

– Сегодня ночью я пойду в Тарантию, чтобы спасти Альбиону, – ответил король. – Похоже, я подвел всех своих остальных верных подданных – так что, если они получат ее голову, то могут взять и мою.

– Но это же безумие! – вскричал Сервий, с трудом поднимаясь на ноги и хватаясь за горло, словно пытался разорвать невидимую петлю, уже наброшенную ему на шею.

– Башня хранит кое-какие тайны, которые известны очень немногим, – сказал Конан. – Как бы там ни было, я бы чувствовал себя последним мерзавцем, если бы оставил Альбиону умирать из-за ее верности мне. Может, конечно, я и король без королевства, но никто не посмеет назвать меня мужчиной без чести.

– Это погубит всех нас! – прошептал Сервий.

– Погибну только я один, да и то, если меня постигнет неудача. Ты и так рисковал достаточно. Сегодня ночью я поеду один. Но вот о чем я тебя прошу: найди мне повязку на один глаз, посох и одежду – такую, какую носят странники.

Между закатом и полночью в высокие арочные ворота Тарантии вошли многие – припозднившиеся путешественники, купцы из дальних краев с караванами тяжело нагруженных мулов, свободные ремесленники с окрестных крестьянских хозяйств и виноградников. Теперь, когда власть Валерия над собой признали центральные провинции, досмотр людей, что постоянным потоком вливались в широкие ворота города, проводился уже не так строго. Дисциплина ослабла. Немедийские солдаты, стоявшие на страже, были наполовину пьяны и слишком заняты, высматривая симпатичных крестьянских дочек и богатых купцов, над которыми можно вволю поизмываться, чтобы обращать внимание на ремесленников или запыленных путешественников, включая и высокого путника, потрепанная накидка которого не могла скрыть его мощного телосложения.

Этот мужчина держался прямо и агрессивно, со свойственной ему природной властностью, которой он сам не замечал, не говоря уже о том, чтобы избавиться от нее. Большая повязка закрывала один глаз, а кожаная шляпа, надвинутая на лоб, оставляла в тени его лицо, не позволяя рассмотреть его черты. Опираясь мускулистой рукой на длинный крепкий посох, он неспешно прошел под аркой, мимо чадящих факелов и пьяных стражников, оказавшись на широких улицах Тарантии.

На этих залитых яркими огнями артериях города кипела обычная жизнь; магазинчики и лавки распахнули свои двери, выставляя товары напоказ. Но посреди всего суетливого разнообразия неизменным оставалось лишь одно – немедийские солдаты, по одиночке или группами, с видом хозяев жизни шлялись по улицам, намеренно грубо расталкивая прохожих. Женщины старались не попадаться им на глаза, а мужчины уступали дорогу, сжимая кулаки и темнея лицом. Аквилоняне были гордым народом, а немедийцы оставались их исконными и старинными врагами.

Высокий путник с такой силой стиснул свой посох, что у него побелели костяшки пальцев, но, подобно остальным, отступил в сторону, давая пройти вооруженным мужчинам в доспехах. В своем поношенном наряде он уже не слишком выделялся в разношерстной толпе. Но, когда он проходил мимо лавки оружейника, яркий свет из широко распахнутых дверей которой упал на его лицо, ему вдруг показалось, что он почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд, и, быстро обернувшись, он успел заметить, что на него внимательно смотрит какой-то человек в коричневой кожаной куртке ремесленника. Поняв, что выдал себя, мужчина с неподобающей поспешностью отвернулся и исчез в толпе. А Конан свернул в первый же переулок и ускорил шаг. Разумеется,