– Это нечестно, – запротестовал Бальт. – Он думал, что с ним разговаривает друг. Ты так хорошо изобразил пиктский говор…

– Нам была нужна лодка, – перебил его Конан, не прекращая грести. – Это был единственный способ выманить его на берег. Что хуже – обмануть пикта, который с радостью содрал бы с нас кожу живьем, или предать людей на том берегу, жизни которых зависят от того, переберемся мы через реку или нет?

Бальт умолк, обдумывая нелегкую этическую проблему, потом пожал плечами и поинтересовался:

– Мы далеко от форта?

Конан кивнул на ручей, впадавший в Черную реку с восточной стороны, в нескольких сотнях ярдов ниже.

– Это – Южный ручей; от его устья до форта – десять миль. Мы находимся на южной границе Конайохары. К югу отсюда тянутся непроходимые болота. С той стороны нападения можно не опасаться. В девяти милях выше форта второй границей служит Северный ручей. И за ним тоже простираются болота. Вот почему нападение должно состояться только с запада, из-за Черной реки. Конайохара похожа на дротик, древко которого шириной в девятнадцать миль воткнулось в глубь территории пиктов.

– Тогда давай подплывем на каноэ к самому форту?

– Нельзя, учитывая изгибы реки и течение. Мы быстрее дойдем пешком. Кроме того, не забывай, что Гвавела лежит к югу от форта, и, если пикты переправляются через реку, мы запросто можем натолкнуться на них.

На землю опустились сумерки, когда они достигли восточного берега. Конан, не задерживаясь, устремился на север, причем таким скорым шагом, что у Бальта заныли икроножные мышцы.

– Валанн хотел построить по форту в устье Северного и Южного ручьев, – проворчал киммериец. – Тогда реку можно было бы патрулировать непрерывно. Но правительство отказало ему. Мягкотелые глупцы, восседающие на бархатных подушечках, которым подают охлажденное вино обнаженные девушки, подползающие к ним на коленях, – я хорошо знаю эту породу. Они не видят дальше собственного носа. Дипломатия… Дьявол! Они намерены победить пиктов баснями о территориальной экспансии. Валанн и такие, как он, вынуждены подчиняться приказам кучки чокнутых идиотов. Они никогда больше не сумеют захватить ни пяди земель пиктов, как никогда не сумеют заново отстроить и Венариум. И, быть может, наступит время, когда они увидят, как орды дикарей перехлестывают через стены городов Востока!

Еще неделю назад Бальт рассмеялся бы в лицо любому, кто осмелился бы высказать столь смехотворное предположение. Сейчас же он промолчал. Он на собственной шкуре убедился в неукротимой свирепости людей, живущих по ту сторону границы.

Он содрогнулся, с опаской глядя на угрюмую реку, едва видимую из-за кустов, и на деревья, сплетенные кроны которых раскинули зеленый навес над самым берегом. Он никак не мог забыть о том, что пикты уже вполне могли переправиться через реку и сейчас лежать в засаде между ними и фортом. Быстро темнело.

От легкого шороха, раздавшегося впереди, сердце замерло у него в груди, а в воздухе сверкнул меч, выхваченный Конаном из ножен. Он опустил его, когда из кустов медленно вышла огромная худая собака и остановилась, глядя на них.

– Псина принадлежала поселенцу, который пытался построить хижину на берегу реки в нескольких милях к югу от форта, – проворчал Конан. – Пикты, разумеется, тайком подобрались к нему и сожгли его постройку. Мы нашли его труп на пепелище, а собака лежала полумертвая среди тел троих пиктов, которых загрызла. Ее искромсали чуть ли не на куски. Мы отнесли ее в форт и перевязали ей раны, но, выздоровев, она ушла в лес и одичала. Ну, что, Забияка, ты все еще охотишься на тех, кто убил твоего хозяина?

Массивная башка качнулась из стороны в сторону, и глаза пса вспыхнули зеленым огнем. Но он и не пытался зарычать или залаять. Молчаливый, как призрак, он заскользил впереди них.

– Пусть идет с нами, – проворчал Конан. – Он почует дьяволов раньше, чем мы увидим их.

Бальт улыбнулся и погладил пса по голове. Тот раздвинул губы в ухмылке, обнажая сверкающие клыки, а потом огромный зверь склонил голову и неуверенно вильнул хвостом, словно с трудом припоминая, что это такое – дружеское участие. Бальт мысленно сравнил его поджарое мускулистое тело с жирными лоснящимися гончими, лающими взахлеб и подпрыгивающими на псарне отца, добиваясь его внимания. Граница относилась к животным ничуть не снисходительнее, чем к людям. Этот пес уже почти забыл, что такое доброта и дружба.

Забияка скользнул вперед, и Конан не стал придерживать его. Сумерки окончательно сменились непроглядной тьмой. Миля за милей убегали вдаль. Забияка, кажется, потерял голос. И вдруг пес замер, шерсть у него на загривке встала дыбом, а уши – торчком. Мгновением позже и мужчины услышали его – многоголосый вой впереди, выше по реке, едва различимый и слабый, как шепот.

Конан от души выругался.

– Они напали на форт! Мы опоздали! Идем!

Он ускорил шаг, положившись на собаку в том, что она учует засаду, если та ждет их впереди. Тревожное возбуждение, охватившее Бальта, притупило голод и усталость. Крики становились все громче, и они уже различали слитный рев солдат, временами заглушавший дьявольские вопли пиктов. Бальт начал опасаться, что они вот-вот наткнутся на дикарей, голосивших, казалось, прямо впереди, как вдруг Конан повернул прочь от реки и заложил широкую петлю, которая привела их на возвышенность, откуда лес был виден как на ладони. Они увидели форт, освещенный факелами, укрепленными на длинных шестах,