Обратно в город, когда солнце садилось позади нас, ехали молча, обессилев от натуги испробовать всевозможные темы для разговора. Пока мы ехали по практически пустому объездному шоссе к городу, я заметила, что на этой западной его окраине появилось кое-что новое. Наряду со зданиями, городским жильем и все еще строящимся торговым центром поднялась совсем новенькая гостиница, взиравшая окрест со своего гнездовья на самой вершине холма. В последних лучах солнца ее многочисленные окна сверкали, как ограненные драгоценные камни.

– Поверни здесь, – вдруг сказал он, и я повернула. Съехала с шоссе на пустую подъездную дорогу, которая петля за петлею вверх привела нас на парковку перед той самой гостиницей. Хотя здание и казалось на вид законченным и даже рекламный щит стоял, я усомнилась, что гостиница уже открыта, поскольку на всем обширном бетонном парковочном пространстве стояло всего четыре машины, а людей не было видно вовсе. Я остановила машину и вопросительно глянула на него:

– Почему сюда?

– С верхнего этажа мы сможем взглянуть вниз и увидеть, как целый мир расстилается перед нами.

Дошло не сразу. Я вскинула голову и глянула вверх:

– Думаешь, там ресторан есть?

– Давай проведем эту ночь вместе.

У меня сердце ёкнуло.

– Ты же в Хьюстон едешь.

– Оркестр едет. Мне не обязательно. Могу на автобус сесть завтра… если только ты не захочешь, чтоб я остался. Можем еще одну ночь побыть вместе, а можем – навсегда. Что скажешь?

Маршаллу три года понадобилось, чтобы решить, что он хочет жениться на мне, а этот малый, который всего три дня назад меня в глаза не видел, говорил про «навсегда».

Я ничего не сказала. Сняла ногу с педали тормоза и развернула машину на обратную дорогу к шоссе.

Он глубоко вздохнул.

– Я всерьез хочу прожить свою жизнь с тобой. Но если это слишком… знаю, у тебя есть жених, ты его любишь, и он любит тебя. Наверное, жизнь с ним будет для тебя лучше той, какую смог бы дать тебе я… он…

– Не смей говорить о нем, – рыкнула я, чувствуя, как полыхнуло лицо.

– Извини. Я не хотел… Конечно. С ним это никак не связано.

– То-то же.

– Просто я собирался сказать… если на все время я тебе не нужен, то буду счастлив стать твоим странствующим незнакомцем, видеть тебя хоть проездом. Если тебе будет одиноко…

– Не будет. А когда я выйду замуж, так будет еще и непотребно.

– Окей.

Мы еще какое-то время ехали, храня молчание, пока он не сказал:

– Мы можем быть друзьями? – Хотелось сказать «да», и хотелось, чтоб это было правдой, только в голове не укладывалось, как такое возможно. – Если я вернусь…

– Тогда мне пришлось бы придумать что-нибудь про то, как мы познакомились. Врать пришлось бы… У меня это плохо получается.

– Предоставь это мне. Я мастер на всякие истории. Истории и песни, – бодро заметил он. – Знаешь, а хорошо, что мы не остались в той гостинице. Вид у нее был какой-то голодный. Мне так и казалось: стоит нам в нее зайти, мы уже, может, больше из нее и не выйдем.

Я и рада была позволить ему сменить тему разговора и послушать о том, что нас не касалось. Начатая им затейливая история обратилась в песню. Я думала, не сочинял ли он ее на ходу, как то было с его песней для меня, хотя эта и казалась куда более изысканной и толковой, должно быть, то было что- то, уже им сочиненное. Только, думаю, я была первой, а может и единственной, кто эту песню слышал.

Жаль, что не могу сейчас вспомнить ее слов – даже мелодию.

Все, что запомнилось, это название – «Голодная гостиница», и что как-то удавалось песне быть одновременно затейливой и зловещей, страшной и сладостной. Только как она кончалась?

Песня меня приободрила, она стерла в памяти всю отчужденность дня и все безрадостное, что оба мы чувствовали при том, что было необходимым, неизбежным, окончательным расставанием, а еще песней было заполнено почти все остававшееся нам путешествие – до самого города, обратно до парковки позади бара, где мы впервые встретились. Там не было никакого движения, лишь пара машин стояла поодаль в такое время воскресного вечера.

– Уверен, что хочешь, чтоб я тебя здесь оставила?

– Я не хочу, чтоб ты меня оставила.

– Прекрати. – Злилась я на самое себя за этот неудачный оборот речи.