сожительство. Может, это всего в прошлом месяце было? Не знаю, только все это кажется таким знакомым.

Луи стала заходить ко мне после того вечера, когда залезала в шкаф на сцене общинного центра. В разговорах по телефону она сыпала оскорблениями. Помню, как я стоял у общего телефона в коридоре здания, где комнатку снимал. Голос звучал так, будто ей приходилось орать через расстояние во много миль, да еще и ветряной вихрь одолевать. Я тогда предупредил всех остальных жильцов, чтоб всем звонившим говорили, что меня нет дома, и вскоре звонки по телефону прекратились.

Вскоре после столкновения с Луи и «Движением» я познакомился с одной… Да, очень милая женщина с рыжими волосами. Но знаться нам довелось недолго, потому как ее убили: обнаружилось, что ее задушили, а останки бросили в мусорный бак. Вскоре после этого Луи и заявилась ко мне.

По-моему…

Да, вскоре состоялась краткая церемония в подсобке лавки всякого старья. Помню, на мне костюм был, слишком для меня тесный. От него пахло чьим- то чужим потом. И я стоял на коленях перед кучей старой одежды, которую нужно было разобрать, а Луи стояла рядом со мной в шикарном костюме и своих прекрасных сапогах, с потрясающим макияжем на глазах, а серебряные ее волосы были только-только завиты. Нас поставили перед горкой из дерева, которую я видел в общинном центре и на странных картинах в часовне во время литературной прогулки. И кто-то с одышкой хрипел внутри ящика, как астматики. Мы все их слышали по ту сторону пурпурного занавеса.

Один мужчина (и, по-моему, он почтальоном был в том городке) держал у меня под подбородком пару портновских ножниц, дабы убедить произнести те слова, какие меня просили. Только ножницы не нужны были, потому как сколь ни коротко было наше ухаживание, но к тому времени я до того привязался к Луи, что, признаться, сам себя не помнил от возбуждения, когда бы ее ни увидел или ни услышал голос по телефону. На свадебной церемонии в лавке старья, когда мы вслух декламировали стихи поэта, что сошел с ума, Луи выставила напоказ дамские наручные часики, которые очень громко тикали и которые когда-то были посланы по моему адресу, хотя и предназначались кому-то другому.

Мы поженились.

Луи дали ослепительный букет из искусственных цветов, а мне досталась длинная деревянная линейка, сломанная о мои плечи. Боль понемногу стихала.

Был еще и свадебный завтрак – с «детским шампанским» и сырными шариками, лососевыми сэндвичами, кочанным латуком, сосисками в тесте. А было еще и много секса в брачную ночь: такого, что и вообразить было невозможно. По крайней мере, думаю, то был секс, но я помню только много крика в темноте вокруг постели, кто-то кашлял и икал в перерывах между протяжными звуками, напоминавшими рев молодого бычка. Помню, свидетели жестоко избили меня ремнями, они тоже находились в спальне постоялого двора, которую мы сняли для такого случая.

Или то было Рождество?

Не уверен, что с тех пор она позволяла хотя бы прикасаться к ней, хотя у себя наверху не отказывала себе в удовольствиях с тем, что, как могу только предположить, было внутри ящика в общинном центре и на нашей свадьбе. Может, я ей и супруг, только уверен, что сочетается она с кем-то другим, кто лает горлом, охваченным простудой, а она кричит от удовольствия или всхрапывает, и, наконец, рыдает.

Когда-то измены огорчали меня, и я плакал в собачьей корзине внизу, но со временем привыкаешь к чему угодно.

В четверг Луи убила еще одну молодую женщину, на этот раз кирпичом, и я понял, что нам опять переезжать придется.

Спор вылился в ожесточенное таскание за волосы и пинки ногами за пляжными домиками – из-за того, что я поздоровался с привлекательной женщиной, прогуливавшей собачек мимо нашего бивуака на одеяле. Луи и на собачек набросилась, я смотрел в сторону, в даль моря, когда она схватилась со спаниелями.

С наступлением темноты в тени деревьев я привел Луи домой, завернув ее в бивуачное одеяло. Дрожащая, вся в пятнах спереди, она всю дорогу домой разговаривала сама с собой, а на следующий день ей пришлось полежать с маской на лице. Случившееся вызревало не день и не два: Луи ненавидела молодых женщин.

Пока она поправлялась, я смотрел телевизор в одиночестве (понятия не имел, на какой канал он все еще был настроен) и думал о том, куда нам дальше податься.

Когда через два дня Луи сошла вниз, на глазах у нее было много грима, на ногах сияющие сапоги, со мной она была мила, но я оставался сдержан. Никак не мог выбросить из памяти визг испуганной собачки на пляже, потом удар, будто кокос раскололся, потом брызги.

– Опять придется переезжать. Уже две на одном месте, – устало молвил я.

– Мне этот дом никогда не нравился, – вот и весь ее ответ.

Обеими руками она укутала меня в банное полотенце, поцеловала, а потом плюнула мне в лицо.

За три недели я ее больше не видел. К тому времени отыскал дом с террасами в двухстах милях от места, где Луи совершила убийства двух прелестных девушек. И на новом месте начал надеяться, что она больше не вернется ко мне никогда. Напрасное и бесполезное дело желать такого, я знаю, потому как, прежде чем исчезнуть с побережья, Луи, глядя мне прямо в глаза, медленно и дразняще заводила свои золотые часики, так что мои надежды на разлуку станут самообманом и ничем больше. Единственно возможный разрыв между мной и Луи, как представляется, выглядел бы так: моя глотка склонена над обыкновенной раковиной в доме с террасами, а она деловито отыскивает портновские ножницы, пока я мастурбирую. Так она избавилась от последних