Но, конечно же, Сара побежала – со всех ног. Она хотела увидеть свою маму. Хотела убежать от этого высокого мужчины, который так странно себя вел. Улица была тихой, но даже по тихим улицам что-нибудь да ездит. Люси увидела бегущую к ней дочь и бросилась ей навстречу, боясь, как бы от возбуждения Сара случайно не свалилась с тротуара.

Люси сбила проезжавшая машина, когда та переходила улицу. Стремясь побыстрей добраться до Сары, она не заметила машину, несмотря на то что, как позже подтверждали свидетели, та двигалась довольно медленно. Люси Дэвис не погибла, но получила серьезные ранения головы, в результате чего мозг ее был поврежден, и она стала неспособна не то что ухаживать за дочерью, но даже узнавать ее. Сару Дэвис отдали под социальную опеку, откуда она быстро попала к приемным родителям. В конечном счете приемным родителям разрешили удочерить ее.

Мой отец, Питер Макконахи, уехал. Ни водитель машины, ни трое очевидцев, бросившихся к месту происшествия, не видели, как он уезжал. Поскольку остановился он на соседней улице, то так и не увидел, что в точности произошло, хотя слышал, как закричала Люси. «Я страшился рассказывать тебе об этом, – писал отец. – Однако решил, что у тебя есть право знать, что у тебя есть сводная сестра».

Он приложил фотографию Сары, такую же, как и та, что я видела раньше, с письмом к Люси. Вероятно, она была у него единственной. Я голову ломала над тем, кто возвратил письмо ему, кто все эти годы пересылал письма в наш дом в Солсбери. Один из сослуживцев отца, все еще прикрывавший ему спину? Или кто-то другой, враг, желавший, чтобы отец убедился, что тайна его известна, что это лишь вопрос времени, чтобы правда вышла наружу?

Что это за мука, могу себе только представить. Я вернула письмо и фотографию в конверт и спрятала его в стол, под кипу бумаг и всякой всячины. Я всегда держу их у себя, но никогда больше не смотрела на фотографию и не вынимала из конверта письмо почитать. К тому времени, когда письмо добралось до меня, вести в нем уже устарели. Сара стала двумя годами старше, а отец был два года как мертв. Я всегда по-особому относилась к своему отцу. Теперь приходилось отношение менять. Саре сейчас, поди, уже за двадцать. Обо мне она ничего не знает. Лучше ли оставлять все, как оно есть, или нет – я понятия не имею.

Все время думаю об Аманде. Не могу отделаться от осознания, что она есть где-то, всего через город от меня, ходит по магазинам, навещает свою маму, пишет письма. Мне хотелось бы расспросить ее о чужой планете, о том, какая она. Что за беда грядет, как она уверена, и когда беда может сюда добраться.

Адам Нэвилл родился в английском Бирмингеме в 1969 году, рос в Англии и в Новой Зеландии. Он автор романов в жанре сверхъестественных ужасов Banquet for the Damned («Банкет для проклятых»), «Номер 16», The Ritual («Ритуал») , «Судные дни», House of Small Shadows («Дом малых теней»), No One Gets Out Alive («Никто не выйдет живым») и Lost Girl («Потерянная девушка»). В 2012, 2013 и 2015 годах его романы удостаивались премии Августа Дерлета за лучший роман ужасов. «Ритуал» и «Судные дни» также были отмечены наградами ассоциации R.U.S.A. как лучшие в категории ужасов.

Адам живет в Девоне, установить с ним контакт можно через www.adamlgnevill.com.

На первом этаже тикало гораздо громче, и вскоре после того, как затикало, я услышал, как Луи стала расхаживать наверху. Доски пола стонали, когда она шатко продвигалась там, где все тонуло во мраке из-за штор, не раскрывавшихся уже неделю. Она, должно быть, прошла по нашей спальне и, шатаясь, вышла в коридор, по которому двигалась, перебирая по стенам тонкими ручонками. Я не видел ее шесть дней, но легко представлял себе и вид ее, и настрой: жилистая шея, свирепые серые глаза, уже опущенный рот и губы, готовые скривиться дрожью от невзгод, возродившихся в тот самый миг, когда она вернулась. Но меня еще занимало, накрашены ли у нее глаза и ногти. У нее красивейшие ресницы. Я прошел, встал внизу лестницы и глянул вверх. Даже на неосвещенные стены лестничной площадки ложилась длинная и колючая тень ее кривляний наверху. Луи мне видно не было, зато воздух метался неистово, как и части ее тени, и я знал, что она уже хлещет себя ладонями по щекам, а затем вскидывает руки вверх над своей грязно-серой головой. Как и ожидалось, пробудилась она в ярости.

Началось бормотание, слишком тихое, чтобы я мог ясно расслышать все, что она говорила, но голос был резкий, слова вылетали со свистящим шипением, только что не выплевывались, так что я мог лишь предполагать, что проснулась она с мыслями обо мне. «Говорила я тебе… сколько раз!.. А ты не слушал… Бога ради… что с тобой стряслось?.. Зачем тебе непременно быть таким неуживчивым?.. Все время… тебе же говорили… раз за разом…»

Я-то надеялся, что настрой будет получше. Больше двух дней в доме прибирался, тщательно, чтобы успеть к следующему ее появлению. Я даже стены и потолки помыл, всю мебель передвинул, протирая, подметая и пылесося. Не приносил в дом никакой еды, кроме караваев дешевого белого хлеба, яиц, простых галет и всякой бакалеи для выпечки, которой никак не суждено было пойти в дело. Я отпарил и отмыл дом кипятком, лишил здание его удовольствий, за исключением телевизора, который ее забавлял, и керамического радио на кухне, которое с 1983 года брало только «Радио Два». Наконец, я стер со снятого нами дома все внешние признаки радости, равно как и все, что ее не интересовало, и то, что осталось от меня самого, о чем я забывал, как только это проходило.

Последнюю стопку книг, пробуждавших во мне интерес, все красочное или с воображением, позволявшее мне одолеть этакую громаду времени, то, что пламенело в моей груди и внутренних органах, будто тело мое прижималось к горячей батарее, вчера я наконец поснимал с полок и отдал