– Я бы не назвала его сумасшедшим.

– Нет? А я бы назвала. – Я едва не принялась причитать синонимами: свихнувшимся, с дуба рухнувшим, безумным, полным психом, идиотиком, лунатиком, шарики растерявшим (есть и множество еще, поверьте, я целый список составила), – всеми этими вздорно-уродливо-прекрасными словесами, какие я начинаю изрыгать, когда чувствую, что попалась, или рассержусь, или когда просто хочу, чтобы мои собеседники, кем бы они ни были, заткнулись бы, ради Господа, ко всем чертям… Или когда вспоминаю, что Селена не из посторонних. Ее отец был в Уолси. Ей, видимо, список синонимов сумасшествия известен не хуже, чем мне.

– Виновата, – говорю. Признание редкое, хотя она об этом знать еще не может. Мы едва знакомы.

– Не беспокойтесь. Я понимаю.

Она потягивает свой кофеек, держа чашку в ладонях, что разительно не согласуется с ее элегантным обликом, будто она сидит бок о бок с Амандой на ковре в гостиной, тянет из кружки шоколадный напиток с молоком и смотрит по телевизору всякие детские сказки про прекрасных животных и нежданно- негаданное. Есть в нас такое, от чего никак нельзя избавиться. Ни самим, ни всем миром вокруг.

– У папы крышу снесло после того, как Аманда пропала, – говорит Селена. – Поначалу лишь в мелочах сказывалось: ни за что не мог пропустить выпуск новостей. Все эти разъезды вокруг да около. Но под конец все это накопилось, и он рухнул. Врачи сказали, что это всего лишь переутомление, но мы с мамой обе знали, что дело хуже. Ведь не узнать нельзя, верно? Во всяком случае, нельзя, когда живешь с человеком под одной крышей. Предполагалось, что он проведет в Уолси, самое большее, пару недель – пусть отдохнет, говорили врачи. Аккумуляторы себе подзарядит.

– Однако держали его там?

Селена кивает.

– Мама с отцом к тому времени разошлись, а папа был слишком болен, чтобы самому следить за собой. И, если честно, там ему, казалось, было лучше, спокойнее. Меньше на него наваливалось. Наверное, я сама себя обманываю. – Я в ответ промолчала. Она пришла ко мне не пошлости выслушивать. – Вся его жизнь сошлась на том, чтобы найти ее. Аманду, я имею в виду. Он отказывался даже в расчет принимать вероятность, что она мертва. Знаете, у него была комната у мамы в доме – на случай, когда он наведывался, так под конец она была до потолка забита всем тем, что он собирал. Газетные статьи, вырезки из журналов – все, что он сумел добыть о пропавших людях и нераскрытых преступлениях. Он был не в силах избавиться от этого.

– Что врачи говорили?

– Говорили, что, пока он не научится принимать то, то Аманды нет, ему никогда не поправиться. Папа этого не слушал. Говорил, что то, чем пичкают нас в больницах и школах, есть вид промывки мозгов, что людям у власти нужно, чтобы вы принимали их версию происходящего, потому как так удобнее. Для них, я хочу сказать. Если же ты продолжаешь верить в то, во что они не хотят, чтоб ты верил, то они объявляют тебя сумасшедшим.

Что ж, в этом он прав был, думаю я, но вслух не говорю. Чувствую, Селене очень хочется расспросить меня о моем отце. Смысл встречи для нее – в этом, так ведь? Обмен признаниями? Сравнение пережитого? Подсчет очков для выяснения, чей отец безумнее? Вопросы ее до того раздражающе витали в воздухе, что я их почти нюхом чуяла. Представьте себе, как она расстроится, если мне придется сказать ей, что нет, мой отец с рельсов не сходил – до той самой последней секунды, когда привел в действие свое решение, и даже самое решение он тщательно продумал. Не было никаких диковинных, дивных помутнений, ни постепенного сползания к безумству. Он совершил ошибку, только и всего. Громадную, спору нет. Вина, должно быть, выжрала его мозг, как рак. Только никто не знал, через что он проходил, и меньше всех – я. Солдат до самого конца, вот кто был мой отец.

– Думаю, мой отец устал. Позволил всякой всячине достать его. – Это, по крайней мере, часть правды, и, по-моему, Селена понимает это, поскольку кивнула себе, едва заметно, и продолжила свой рассказ:

– Папа сделался одержим озером Хэтчмир. Полиция уйму времени потратила на поиски вокруг него. Поначалу, во всяком случае. Ничего не нашли, но папа все приставал к ним, он не желал сдаваться. Это он придумал, что Аманду инопланетяне похитили. Идею почерпнул из дневника Аманды. Она там написала что-то про кого-то по имени Колли и про город из белых зданий на краю озера. Полиция вполне уверилась, что именем Колли Аманда просто тайно обозначала Аллисон Гиффорд, ту самую учительницу, с какой дружила, но папа с этим не соглашался. Он обзывал инспектора сыскной полиции идиотом, прямо в лицо.

Вынуждена отдать Селене должное. Похищение инопланетянами в замутненном разуме сумасшедшего – такое достойно победы.

– Почему вы решили, будто он считал, что то были пришельцы? – поинтересовалась я и впрямь искренне.

– Кто его знает. Потому что она попросту исчезла, полагаю. Ничего другого, не было никакого другого разумного объяснения. Не то чтоб в пришельцах было разумным. – Она засмеялась. – Странно это как-то было, даже для папы. Он раньше никогда с НЛО не связывался.

– Отчего он умер?

– Сердечный приступ. Ему было шестьдесят пять. В больнице сказали, что у него все тело было основательно изношено.

– Вам, должно быть, его не хватает.

– Да, – говорит Селена. – Действительно не хватает. – В глазах слезы стоят, и я вдруг подумала, а только ли отца она оплакивает, не возможность ли еще, им, похоже, предлагавшуюся, что сестра ее по-прежнему жива где-то и что вселенная не столь уж и мала, как все упорно считают.

Мы подружились после этого – как бы. Я узнала, что Селена работает управляющей престижного ювелирного магазина,