– Помогает мне с ними делать что?

– Нет, я говорю, что он говорил, что они вам помогают, точно? – Я только собирался расспросить об этом, а то и просто отрицать сказанное, а мужчина уже говорил: – Мы можем оставить эту тему сейчас? Она очень расстраивается из-за всех этих разговоров о ее брате.

– Простите, но хотелось бы, чтобы в этом было побольше смысла. Кто послал ему карты? Надеюсь, вы не воображаете, что я?

– Могли и вы. – Великодушнее, чем у него было хоть какое-то на то право, мужчина уступил: – Если это были не вы, то, возможно, один из тех, кому не нравилось, как Малли играл в карты. – Что-то похожее на воспоминание забрезжило в сознании, но мужчина развеял его. – Я немедленно прекращаю этот разговор, точно, – сказал он. – Мы достаточно его воскресили.

– Не говори так, – услышал я женский плач, на том связь и прервалась. Я сидел за столом, разглядывал реку, над которой упрямая полоса тумана изображала состояние моих мозгов. Я мог лишь еще раз хорошенько рассмотреть карты. Хотя на рубашках у них рисунок был одинаков, они вполне могли бы быть и не из одной колоды, поскольку одна была красной, как кровь, а червонка какой-то бледной смеси голубого и зеленого цветов, какой я, по-моему, нигде в жизни не видел. На каждой карте был изображен стройный силуэт женщины, прислонившейся к пальме под смотрящим вверх месяцем. На женщине, похоже, была юбка из травы: травинки, что укрывали одну согнутую ногу, напоминали пучки побегов, пробившихся из черной земли, – и она играла с ожерельем. Почему я решил, что предмет на конце ее ожерелья был амулетом, а не медальоном? Картинка в целом вызвала – и я сам не знаю, почему, – в памяти одну фразу: «За этим скрыто колдовство».

Рассуждать времени не было. Меня охватывает нервозность, когда приходится публично выступать по теме, которую я прежде не затрагивал: в данном случае возникновение идей и как их развивать. Долгое время я понятия не имел, откуда они берутся, но несколько месяцев назад согласился поговорить об этом на Фестивале книги и фильма в Бурнемауте, и совершенно неожиданно (так оно всегда и бывает) книжкин день выпадал на завтра. Как обычно, меня грыз червь позорной неподготовленности, и на следующее утро все еще грыз, пока я, стоя под душем, репетировал куски из своей речи. Уже уходя из дому, решил прихватить с собой Маллесонов пакет, уверяя себя, что, возможно, смогу как-то ввернуть его в свое выступление.

Возможности обдумать, как именно, не было, пока я вел машину до Бурнемаута. Дорога заняла большую часть воскресения, притом что выехал я на рассвете. Когда же я оказался в своем гостиничном номере, времени хватило лишь на то, чтоб под душем обмыться да бежать на вечернее мероприятие – в зал, где кресел было гораздо больше, чем зрителей. Организаторы задержали начало на несколько минут (почти всегда зловещий признак), но в конце концов выпустили меня на потребу дюжины слушателей. По крайней мере, дама, объявлявшая меня, правильно выговорила мое имя и не слишком-то много неточностей допустила, описывая мою карьеру. Я прочел пару отрывков из своих сказаний и немного продвинулся в анализе того, как зарождаются истории, после чего получил от публики полдюжины вопросов. Пока говорил, все, связанное с Маллесоном, валандалось без дела у меня в уме, а выступать оставалось еще больше десяти минут. Повинуясь позыву, я достал пакет из компьютерной сумки, служившей мне портфелем, и вынул карты, чувствуя себя фокусником, поленившимся спланировать фокус.

– Порой что-то должно натолкнуть на мысль, – сказал, – но даже в голову не приходит, что это может быть. На днях кто-то прислал мне вот это. Что нам подумать о его намерениях? – Зрители, все как один, насторожились, наверное, просто из опасения, что на них укажут.

После солидной паузы один мужчина произнес:

– Это на самом деле случилось или это только вы так говорите?

– И то и другое. Разницы никакой. – Я мог бы сказать больше, чтоб доказать, что способен отличать действительность от собственных фантазий, если бы меня не потянуло спросить: – Зачем посылать кому-то пару старых карт?

– Возможно… – Казалось, женщина уже жалела, что заговорила, она дважды откашлялась, прежде чем выговорила: – Возможно, они вам на судьбу указывают.

– Я не понимаю, что это значит.

– Возможно, они вам разъяснить стараются.

Я мог бы сказать, что это невозможно, коль скоро, прежде всего, карты не мне были посланы, но это повлекло бы за собой слишком много объяснений. Больше огорошило то, что слова женщины дали мне проблеск своего рода правды. Картинка отпечаталась у меня в голове: какая-то фигура следит за мной через стол с разложенными на нем картами. Фигура не то что нечеткая, а зыбкая, будто составленная из той неуемной темноты, какую увидишь там, где нет никакого источника освещения. Эта идея вывела меня из себя куда больше, чем воодушевила: по сути, не сказал бы, чтоб она вообще мне по нраву пришлась. И все же я сказал женщине, что из этого могла бы получиться история, и поблагодарил ее. И попросил задавать последние вопросы. Когда охотников не нашлось, организаторы по-быстрому закруглились.

Я поставил автографы на нескольких книжках, потом поужинал с кем-то из участников фестиваля, но с трудом заставлял себя прислушиваться к разговорам за столом и даже смаковать блюда кантонской кухни. Образ фигуры за столом, окруженной гнетущей темнотой, начинал восприниматься воспоминанием или искажением такового, однако не означало ли это попросту, что я силился вызвать в памяти момент фестивального мероприятия, когда это запало мне на ум? Как только вежливость позволила мне распрощаться с хозяевами, я пожелал им доброй ночи и отправился обратно в гостиницу, где ощутил необходимость еще раз принять душ. После этого я бы спать улегся, если бы не принялся гадать, куда девать Маллесонов пакет. Уложил его в ящик с непременной Библией в тумбочке чуть поодаль от кровати.