привлекательная, тоже не повредит. Кто знает, вдруг она поможет ему пережить разрыв с Кармель.

– Кас, давай, – она не глядя протягивает руку назад и подтаскивает меня ближе к себе за рубашку. – Мы почти на месте.

«На месте» относится к лондонскому Тауэру, похожей на замок крепости, расположенной на северном берегу Темзы. Сооружение историческое, место бесчисленных пыток и казней, начиная с леди Джейн Грей и кончая Гаем Фоксом[17], – туристы так и прут. Глядя на крепость, мы пересекаем Тауэрский мост, и я гадаю, сколько криков отражалось от этих каменных стен. Сколько крови помнит эта земля. Некогда отсеченные головы насаживали на пики и выставляли на мосту, пока они не падали в реку. Бросаю взгляд вниз, на бурую воду. Где-то в ее глубине старые кости по-прежнему норовят пробиться сквозь толщу ила.

Джестин покупает билеты, и мы проходим внутрь. Она говорит, экскурсовода ждать не будем – она достаточно часто бывала тут и помнит все интересное. Идем за ней, а она ведет нас по территории, рассказывая байки про жирных черных воронов, ковыляющих по газону. Томас слушает, улыбается и задает пару вежливых вопросов, но история не особенно его захватывает. Минут через десять я ловлю его тоскливый взгляд на длинные светлые волосы Джестин, и лицо у него становится как у брошенной собаки. Девушка напоминает ему Кармель, и это плохо. Золотая грива Джестин прострелена несколькими ярко-красными прядями. На самом деле она вообще не похожа на Кармель. У Кармель глаза карие и теплые. У Джестин – словно зеленый лед. Кармель красива в классическом смысле этого слова, тогда как Джестин просто эффектна.

– Кас, ты вообще слушаешь? – улыбается она, и я откашливаюсь. Я глазел.

– Не особенно.

– Ты тут уже бывал?

– Однажды. В то лето, когда мы тут гостили, Гидеон водил сюда нас с мамой. Не обижайся, тогда тоже было скучно.

Пока я трачу время подобным образом, мысли возвращаются к Анне. В моем воображении она страдает, и я страдаю вместе с ней. Наказывая себя, представляю самое худшее, все виды мук, какие способен придумать. Это единственное, что я могу, пока ее не вытащу.

За спиной у нас один из экскурсоводов-бифитеров[18] ведет группу посетителей, отпуская иронические комментарии, исторгающие добродушный смех из их глоток, повторяя шутки, которые произносит дюжину раз на дню. Джестин втихую наблюдает за мной. Спустя несколько секунд она ведет нас дальше, наверх, в Белый Тауэр.

– А здесь нету чего-нибудь, где ступенек поменьше? – спрашивает Томас после обхода третьего этажа.

Этаж набит щитами и статуями коней и рыцарей в кольчугах и латах. Дети охают, ахают и тычут пальцами. Родители тоже. Вся башня вибрирует от шагов и болтовни. От июньского зноя и слишком большого количества тел жарко, слышно, как жужжат мухи.

– Ты это жужжание слышишь? – спрашивает Томас.

– Мухи, – отвечаю я, а он смотрит на меня со значением.

– Ага, но какие мухи?

Оглядываюсь. Жужжит не хуже, чем в коровнике, но ни одной мухи на самом деле нет. И кроме нас, похоже, никто ничего не замечает. И запах тоже есть, приторный и металлический. Я узнаю его где угодно. Старая кровь.

– Кас, – негромко говорит Томас, – обернись.

Оборачиваюсь – и оказываюсь лицом к витрине с использованным оружием. Его не стали чистить и полировать, оно так и покрыто запекшимися красными потеками и клочками тканей. С длинного моргенштерна свисает кусок скальпа с волосами. Некогда этой штукой проломили чью-то голову. Жужжание призрачных мух заставляет Томаса отмахиваться, хотя на самом деле их нет. Озираюсь – остальная выставка такая же. Витрина за витриной заполнены реликвиями войны, забрызганными красным. Из-под лат у одного из рыцарей торчит резиново-розовый узел внутренностей. Моя рука начинает подбираться к карману с атамом, и я чувствую, как Джестин прикасается к моей спине.

– Не надо вытаскивать его снова, – говорит она.

– Что здесь происходит? – спрашиваю я. – Когда мы только вошли, такого не было.

– Их так и использовали? – спрашивает Томас. – Это происходило на самом деле?

Джестин обводит взглядом кровавую экспозицию и пожимает плечами:

– Не знаю. Вполне возможно. А может, и нет. Это легко может оказаться шоу. Бессильная ярость десятков мертвецов, она течет сквозь это место рекой. Их так много, что они лишены отдельных голосов и уже не помнят, кем были, – они просто проявление вроде вот этого.

– А в прошлый твой приезд так было, Кас? – спрашивает Томас.

Мотаю головой.

– Думаю, сейчас ты на это настроен, – говорит Джестин. – И, наверное, они тебе не показались. Большинство людей, разумеется, их не видят, но когда я приходила сюда в последний раз, в зал вошла маленькая девочка и расплакалась. Никто не мог ее успокоить. Она не говорила, почему расстроилась, но я-то поняла. Она обходила зал вместе с родными, плача, а они пытались заставить ее взглянуть на выпотрошенного рыцаря, словно ей от этого стало бы веселее.

Томас сглатывает: