Мэй заплакала – плечи затряслись, из носа и глаз потекло. Она понимала, что мочит доктору Вильялобос хлопковый халат, но как будто снизошло освобождение, прощение, и Мэй вывалила всё: отцовские симптомы, его усталость, его неприятность в выходные. – Ой, Мэй, – сказала врач, гладя ее по волосам. – Мэй. Мэй.

Мэй не могла остановиться. Поведала про душегубство со страховкой и как мать остаток жизни будет заботиться об отце, любой процедуры добиваться с боем, часами говорить с этими людьми по телефону…

– Мэй, – наконец сказала доктор Вильялобос, – а ты не спрашивала в кадрах, нельзя ли добавить родителей к твоей страховке?

Мэй уставилась на нее:

– Что?

– Некоторым сфероидам включили в страховку близких в похожем положении. Я думаю, для тебя это вполне реально.

Мэй в жизни о таком не слыхала.

– Спроси в отделе кадров, – посоветовала врач. – А лучше, наверное, спроси Энни.

– Что ж ты раньше не сказала? – вечером спросила Энни. Они сидели у нее в офисе, большом и белом, окна от пола до потолка, пара низких диванов. – Я ж не знала, что у твоих родителей такой кошмар со страховкой.

Мэй глядела на целую стену фотографий в рамках: сплошь деревья или кусты порнографических очертаний.

– По-моему, в последний раз их было штук шесть или семь, да?

– Да уж. Пошли слухи, будто я страстный коллекционер, и теперь мне что ни день дарят фотки. Чем дальше, тем похабнее. Вон ту наверху видишь? – Энни махнула на фотографию гигантского фаллического кактуса.

В дверях возникло медное лицо – тело пряталось за косяком.

– Я тебе нужна?

– Конечно, ты нужна, Вики, – ответила Энни. – Не уходи.

– Я думала успеть к началу Сахары.

– Вики. Не покидай меня, – с каменной физиономией воззвала Энни. – Я люблю тебя и не переживу разлуки.

Вики улыбнулась, но, видимо, ждала финала интермедии и позволения уйти.

– Ладно, – сказала Энни. – Мне бы тоже туда не помешало. Но я не могу. Так что иди ты.

Лицо Вики исчезло.

– Я ее знаю? – спросила Мэй.

– Она в моей команде, – сказала Энни. – Нас тут теперь десять, но Вики – мой контакт. Слыхала про это сахарское нечто?

– Кажется. – Мэй прочла объявление в ленте «Тропосферы» – вроде планируют подсчитать песчинки в Сахаре.

– Прости, мы про твоего отца говорили, – сказала Энни. – Я не понимаю, почему ты молчала.

Мэй сказала правду, а именно: ей не приходило в голову ни единого сценария, в котором отцовское здоровье пересеклось бы со «Сферой». Ни одна компания в стране не покрывает страховку родителей или братьев-сестер сотрудника.

– Это да, но ты же знаешь, как мы здесь говорим, – возразила Энни. – Все, от чего жизнь сфероида лучше… – Она, похоже, рассчитывала, что договорит Мэй. Мэй не знала, как полагается договорить. – …Мигом становится возможным. Ты должна знать!

– Прости.

– Это же было на экскурсии в первый день. Мэй! Ладно, я этим займусь. – Энни что-то напечатала в телефоне. – Может, ближе к вечеру. Только у меня сейчас совещание.

– Шесть вечера. – Мэй глянула на запястье. – Нет. Полседьмого.

– Детское время! Я тут буду до двенадцати. Или всю ночь. У нас веселуха. – Лицо у Энни сияло в предвкушении. – Российские налоги – мощнейшая штука. Серьезные ребята – ******.[19]

– Спишь в общаге?

– Не. Наверное, сдвину диваны, и привет. Уй-й. Надо бежать. Люблю-целую.

Энни обняла Мэй и вышла.

Та осталась одна, потрясенная. Это что, правда возможно? У отца скоро появится настоящая страховка? И этот жестокий парадокс – непрерывные сражения со страховщиками подрывают отцовское здоровье, не дают матери работать, и она не может зарабатывать, чтобы платить за его лечение, – скоро разрешится?

Зажужжал телефон. Энни.

– И не парься. Я же ниндзя, такие вещи – как нефиг делать. Все будет. – И повесила трубку.

Мэй посмотрела из окна офиса на Сан-Винченцо, почти весь построенный или реконструированный в последние годы: рестораны для сфероидов, отели для гостей сфероидов, магазины, что жаждут заманить сфероидов и их гостей, школы для детей «Сферы». «Сфера» заняла пятьдесят зданий, превратила