удавалось проследить развитие темы больше чем на восемь тактов вперед, да еще и отторжение, неприятие части зала — того же Леваллуа или брата Амоса — давило почти физически, отдавалось ноющей болью в висках. Но Олег только сжал зубы до хруста, сливаясь с гитарой в единое целое, сбивая до костей пальцы, проламываясь сквозь смысловые барьеры — и в какой-то момент ощутил, что его понимают.
Жадная тишина затихшего зала ловила слетающие с пальцев звуки — и подхлестывала, заставляла держаться в ритме, не давала расслабиться или сбиться, но при этом словно душу вытягивала. Все правильно, подумал Олег. Если хочешь достучаться — никуда не денешься, отдавай себя всего, до донышка, без остатка, до смертного края, до полной тишины и пустоты. А выживу ли я после этого?.. Что-то непохоже… Но, как ни странно, эта мысль его ничуть не взволновала — так, мелькнула как нечто само собой разумеющееся. Что ж, усмехнулся он про себя, наверно, чего-то такого я и ждал.
Но ждал или нет, а силы утекали, как из дырявого ведра — и в какой-то момент Олег с ужасом отчетливо понял, что до конца его попросту не хватит, что он элементарно подохнет раньше, чем успеет сказать все, что хотел. Пусть, холодно подумал он. Раз уж я здесь — буду играть, пока меня еще хватит, пока движутся пальцы, а там будь что будет. Интересно, увижу ли я Вундерланд — или так и осяду фотографией в пыльном альбоме?..
Сознание уплывало — как-то урывками, он словно на секунду-другую проваливался в никуда, в какую-то бесцветную муть, а снова всплывая в реальность, обнаруживал, что продолжает играть, и струны жгли левую руку так, словно раскалились докрасна. Он прекрасно понимал, что рано или поздно — скорее рано — вынырнуть уже не удастся, но спешить было нельзя, следовало во что бы то ни стало держать ритм, иначе все пойдет насмарку. Вот только провалы становились все чаще и тянулись все дольше. Ничего… — думал он, в очередной раз приходя в себя. Сколько успею… Дальше сами… Не идиоты… Поймете… Еще проигрыш…
Он не сразу сообразил, что в тему вплелся вдруг сочный, шершавый ритм баса, потом позади раскатилась, поддерживая, затейливая барабанная дробь — и с ней словно пришло второе дыхание, дымная хмарь перед глазами дернулась в последний раз и улетела прочь. Олег улыбнулся: даже не оборачиваясь, не глядя по сторонам, он знал, что за барабанами работает, скалясь во все тридцать два, Джордж, а на басу наяривает не кто-нибудь, а Стас собственной персоной. А потом подключилась флейта, виртуозно наложившаяся на сольную партию барабанов, и чистый, глубокий вокал без слов — Ханна и Джейн, оказывается, тоже не отстали. И в довершение всего вылетела на авансцену Айра в чем-то обтягивающем и черном, прошлась колесом, закружилась в отчаянном танце, донося до зала, вбивая четким степом смысловые оттенки, которые Олег не мог поймать на струнах. И Олег знал уже, что там, позади, из левой кулисы выглядывает на сцену заботливый импресарио Макс. Так ведь и не разъяснил я тебя, — усмехнулся Олег, отыгрывая головоломный аккорд по всем струнам. Что ж, может, оно и к лучшему.
Наконец-то Олег почувствовал, что может дышать полной грудью, что теперь может говорить с залом на равных и чувствует, куда повернет мелодия. Это вышло как-то само собой — и опять-таки ничуть не походило на то безумие у Святилища. Скорее ощущение было сродни тому, что он испытал сегодня во время боя с «ифритами» — только ярче, сильнее. Сильнее в шесть раз, усмехнулся Олег, моментально припомнив слова похожего на игуану мага: «Сил этих шесть. А седьмая — это ты, если сумеешь ей стать». Как-то уж очень одно к одному все сходилось, но никакой тревоги по этому поводу он не ощущал — теперь уже не ритм держал его, а он сам, Панин Олег, стал хозяином ритма — и даже мог с помощью своей музыки перекинуться с ребятами… не словами, нет — слова тут были не нужны. Возможно, мыслями?..
«Ну и как вы меня нашли? — быстрым проходом по грифу спросил он, пока Джейн прикрывала его голосом. — Все хором снотворным закинулись?». «Тоже мне, бином Ньютона, — пренебрежительным рокотом отозвался бас. — Тебя по виртуалам искать — никаких колес не напасешься». «Да просто все, — откликнулась барабанная дробь. — Ты вон у Джейн спроси, пока мы зал держать будем». «Не просто, а очень просто, — безмятежно сообщил перелив голоса. — Просто ты мечен пустыней и нами, а мы — мечены тобой и друг другом, так что найти тебя хоть в виртуале, хоть где нам сейчас делать нечего». Странно — на уровне музыки это объяснение не содержало ничего непонятного и казалось вполне закономерным. «Ты бы в реале так объясняла», — ворчливым аккордом ответил Олег. «Олег, там ведь отец в зале? — станцевала Ханна. — Он… Он жив?» «Не знаю», — виновато сыграл Олег. «Не знаем», — хором откликнулись барабан, бас и голос. «Работаем, не отвлекаемся, — тихо напомнила флейта. — Олегу самое сложное осталось, если собьемся — всё». И они стали работать — полностью выкладываясь, во весь рост.
Да, легким это казалось только поначалу. А потом Олег ощутил себя со своей гитарой на самом острие атаки — когда тебе нужно первым подниматься из-за бруствера или, сжимая секиру, преодолевать под ливнем стрел последнюю сотню шагов во главе ревущего клина морских бродяг. Адреналин, криво усмехнулся он. Если и дальше все пойдет в таком духе, дело кончится тем, что я на него всерьез подсяду… впрочем, для этого сначала надо отсюда ноги унести — предварительно выполнив то, что я положил себе выполнить. Но пули из вражеского окопа миновали его, смертельная сотня шагов осталась позади, и он, рыча «запилами» по всему грифу, врезался, ворвался в разрозненный строй чужой пехоты. И тут пришла обратная связь.
Он словно провалился в какофонию чужих музыкальных тем, наложившихся друг на друга без склада и лада — и чудом не сбился с ритма. Первое ощущение — почти панический ужас — продлилось недолго, но Олегу хватило. Словно все собравшиеся в этом зале претендуют на какую-то частицу Олега Панина и собираются незамедлительно разорвать его на куски — да что там, уже рвут всем скопом… Господи, подумал он, неужто я так слился с прожитым, что не могу даже поделиться им безболезненно? Пожалуй, так: ведь оно очень больно — помнить, и больно передавать кому-то память о прошлом, в особенности если тебе не хотят верить. Не хотят даже те, кто видел все собственными глазами. Вот, блин, забавно: в меня — в той или иной ипостаси: предводителя, человека, которому доверено решать, в пресловутую тряпку на палке — они верят, а в то, что мне довелось узнать и вычислить, верить не хотят… Потому как подмывает моя история их железобетонные убеждения, а такого я бы никому не пожелал, я, ребята, на себе это дело проверил.
