разбор полетов сейчас — сплошной порожняк. Что делать-то будем? Если вы намерены охоту открыть, сразу говорю — я буду против. Активно против, — зловеще подчеркнул он.

— Это потому, что там твоя дочь? — тихо спросила старуха.

Длинный вздохнул:

— Не только. Он-то, в отличие от нас, право что-то решать — хотя бы за себя самого — кровью заработал…

— Всегда ты романтиком был, — чуть улыбнулась старуха. — Так и не повзрослеешь… Ты ведь и сам в него поверил, правильно?

— Не знаю… может быть. Но это к делу не относится. Повторяю вопрос: что будем делать?

— А ничего, — очкастый кинул в огонь очередную щепочку. — Нравится нам это или нет, но мы уже история, прошлое — и не можем пытаться моделировать будущее по образу и подобию своему. Мы были повитухами нового мира, но у колыбели сидеть другим.

— Любишь ты красиво говорить, — недовольно проворчал широкоплечий.

— Тс-с!.. Слушайте! — вскинул голову очкарик.

То ли ветер принес откуда-то издали эту мелодию, то ли по другим, неведомым каналам она сюда долетела… Яростно-веселые раскаты барабанов, чеканная и в то же время ироничная канва баса, а поверх, перемежаясь — негромкий голос флейты, удивительно спокойный, и чистый, высокий вокал — древний, как сама пустыня… А потом вступила гитара. Соло не было размеренным — оно было нервным, как будто рваным, страстным, пробирающим до мороза по коже, оно словно рассказывало о чем-то, убеждало, подталкивало решать… Решать самим.

Шестеро молча смотрели в пламя костра, напряженно вслушиваясь в затихающую вдали музыку.