бумаге, напомнив о странных паучьих тенях, которые, дрожа, бегали по саду той самой первой моей ночью в замке. Однако увиденное (или примерещившееся) сейчас страха не вызывало. «Глупости, – подумала я. – Неужели ты взаправду видишь то, о чем он говорил? Что такое с моими глазами?» Я поймала себя на том, что начинаю моргать или жмуриться, когда сморю на Чудище в упор. Он тоже ничуть вроде бы не изменился – такой же огромный, косматый и темный, но какое-то неуловимое отличие чувствовалось. Как узнать, должна я видеть то, о чем он говорил, или нет? Той ночью творилось что-то странное. И сейчас творится.

– Вчера вечером, – наконец продолжил он, – когда ты потеряла сознание, хорошо это или плохо, но я отнес тебя на лежанку в другой комнате. Я собирался позвать твоих горничных и уйти. Но когда я клал тебя на подушки, ты вдруг забормотала и вцепилась обеими руками в мой камзол. – Он встал и прошелся туда-сюда. – Несколько мгновений ты чувствовала себя спокойно – и даже счастливо – в моих объятиях. Но потом ты очнулась и сбежала в страхе. Однако этих нескольких мгновений оказалось достаточно, чтобы вызвать произошедшую в тебе перемену.

– И я теперь всегда буду чувствовать, где ты находишься? – задумчиво протянула я.

– Может быть. Вероятно. Я ведь всегда знаю, где ты, хоть вдали, хоть вблизи. Это все перемены, что тебя тревожат? Только то, что ты теперь чувствуешь мое приближение?

Я покачала головой:

– Нет. Я стала по-другому видеть. Что-то с красками. И ты тоже смотришься как-то непривычно.

– Я бы на твоем месте не волновался, – хмыкнул он. – Как я сказал с самого начала, тебе ничего не грозит. Пойдем обратно?

Я кивнула, и мы двинулись к замку. Доброхот, ухватив напоследок несколько былинок, поспешил за нами. Я молчала, погрузившись в раздумья, Чудище тоже.

Остаток дня прошел как обычно. О своих обострившихся чувствах я помалкивала, а к вечеру я уже почти перестала замечать и необычную прозрачность воздуха, и непонятный оттенок цветочных лепестков, и непривычные звуки, не являвшиеся звуками в строгом смысле слова. На небе в тот день пылал невиданно прекрасный закат, и я застыла, любуясь его бесконечной красотой, пока не потускнели последние розовые нити и ранние звезды не разбежались по своим привычным местам. Наконец я оторвала взгляд.

– Прости, – сказала я стоящему рядом Чудищу. – Первый раз вижу такой закат. Дух захватывает.

– Понимаю.

Очарованная и потрясенная, я отправилась наверх переодеваться к ужину. На кровати меня дожидалось воздушное кисейное облако в кружевах и серебряных лентах, мерцающее собственным неярким светом. Когда я вошла, уголок пышной юбки робко приподнялся, словно невидимая рука хотела снять платье с кровати, но передумала.

– Боже правый! – возмутилась я, вынужденная оторваться от красочных картин перед глазами. – Мы это уже много раз проходили. Ничего подобного я не надену. Унесите.

Платье повисло в воздухе, словно сияющая звезда, и твердая уверенность, что я такое не ношу, не помешала взглянуть на него с легким сомнением. Оно было прекрасно. Прекраснее всех предыдущих изысканных нарядов, которые подсовывал мне мой эстетствующий ветерок.

– Ну? – не вытерпела я. – Чего же мы ждем?

– Трудновато придется, – сказал голос Лидии.

Не привыкни я к их молчанию, теперешняя тишина показалась бы мне зловещей. Даже атласные юбки шелестели почти бесшумно. Мне вдруг стало неуютно. Что они там замышляют? Платье, вспорхнув, повисло небрежно на дверце гардероба, и ветерок принялся помогать мне выбираться из прогулочной одежды. Однако едва я наклонилась, пытаясь выпростать волосы из стягивающей их сетки, как меня окутало то ли туманом, то ли паутиной, и я увидела, отбросив наконец непослушные пряди с лица, что стою в облаке мерцающей кисеи, так и не убранной в шкаф – вопреки всем протестам.

– Что вы делаете? – изумилась я. – Никуда я в этом не пойду! Снимайте. – Я принялась искать шнуровку или пуговицы, но ничего не нащупала, платье сидело как влитое или пришитое, – возможно, так и было. – Ни за что! – продолжала возмущаться я. – А это еще зачем? Я ведь сказала – нет! – На ноги сами собой наделись туфли на золоченых каблуках, усыпанных бриллиантами, а на запястья нанизались опаловые и жемчужные браслеты. – Прекратите! – велела я, окончательно разозлившись. Волосы начали закручиваться в замысловатую прическу, но я решительно выдернула бриллиантовую шпильку, и они рассыпались по плечам и спине. Шпильку я швырнула на пол, удивляясь одновременно, почему волосы щекочут голую кожу. Я опустила взгляд – и ахнула. Это корсаж? Одно название! Стянув с пальцев невесть откуда взявшиеся сапфиры и рубины, я отправила их к бриллиантовой шпильке. – Вам это с рук не сойдет! – прошипела я сквозь зубы, скидывая туфли. Рвать платье, при всей моей злости, было жаль, поэтому я вновь принялась искать застежки. – Это же королевский наряд, – увещевала я пустоту. – Как вы не понимаете?

– А чем ты не принцесса? – возразила слегка запыхавшаяся Лидия.

– С чего-то надо начинать, – согласилась Бесси. – Но такое отношение очень расхолаживает.

– И почему она так упрямится? – пожаловалась Лидия. – Прекрасное платье.

– Не знаю.

Я почувствовала, что они снова собираются с силами, и возмутилась еще больше.