Я отпустила поводья и принялась перебирать шелковистую гриву, оглаживая взмокшие плечи коня. Неохотно, словно забыв, как это делается, он выгнул шею и медленно наклонил голову. Я продолжала увещевать, доказывала, что он большой дуралей и ничего не понимает, а мне лучше знать. Тихо, тихо, спокойно, не бойся, нечего бояться, что тут страшного… Он прял ушами, мотал головой в сторону Чудища, но в конце концов встал смирно, внимая, и я почувствовала, как из каменной статуи он превращается в прежнего теплого и послушного коня.

– Вот и умница, – похвалила я. – Давай попробуем заново.

Подобрав поводья, я развернула его к Чудищу.

Он пошел медленно, понурив голову, будто очень-очень устал. В пятидесяти шагах от края парадного двора он снова замер настороженно, однако, стоило мне тронуть поводья, беспрекословно двинулся дальше.

– Все хорошо, – сказала я Чудищу. – Ему теперь стыдно, и он меня послушается.

На последнем шаге мы подошли вплотную к скамье, и Доброхот, будто сдаваясь, уронил голову, коснувшись губами колен Чудища.

– Боже милостивый… – пробормотал хозяин замка.

Доброхот дернул ушами, услышав голос, но не тронулся с места.

Я спешилась, и конь уткнулся щекой мне в плечо, оставляя на блузке серые пятна пены. Я почесала его за ушами.

– Видите, – обратилась я к обоим своим соседям, словно ни минуты не сомневалась в успехе. – Не так уж плохо все и прошло.

– Когда-то я любил лошадей. – Слова Чудища отозвались гулким эхом, словно из глубины столетий. Я посмотрела на него вопросительно, ничего, впрочем, не говоря, но он ответил на мой незаданный вопрос: – Да, я не всегда был таким, каким ты меня видишь.

Значит, не Цербер, подумала я рассеянно, поглаживая мокрую холку Доброхота, но расспрашивать не решилась. Ради собственного мало-мальского душевного спокойствия я предпочла наслаждаться своей маленькой победой и не тревожить бесчисленные замковые тайны.

Чудище вскоре оставило нас одних. Я слегка огорчилась, но задерживать его не стала. Пообедав, я раньше обычного поехала с Доброхотом на дальнюю дневную прогулку. В тот день мы катались не торопясь, и уже в стойле конь никак не отпускал меня, требуя, чтобы его гладили, успокаивали и хвалили. Расчесав гриву и хвост волосок к волоску несколько раз кряду, я уселась у Доброхота в ногах и стала развлекать милыми глупыми сказками, какие рассказывают детям на ночь, а он тыкался мне в волосы и в лоб своими мягкими губами. Только убедившись, что он снова спокоен и счастлив, я смогла его оставить. Чудище ждало меня в саду, его массивный силуэт темнел на фоне янтарно-золотистого неба.

– Долго беседовали, – пояснила я, и хозяин замка молча кивнул.

Когда я легла в постель и заботливый ветерок укрыл меня одеялом, я вновь услышала те же голоса, что и в самую первую, жуткую ночь здесь. Они мерещились мне уже не первый раз за последние недели, однако всегда сквозь сон. «Спокойной ночи, детка, сладких снов» – вот и все, что я слышала, и лишь однажды: «Бога ради, оставь ты ее в покое», после чего одеяло тут же перестало подтыкаться.

– Ну что? – услышала я в этот раз. – Теперь видишь? Нет, не так. Обнадеживает? Тебе спокойнее стало? Смотри, как все хорошо складывается.

В ответ раздался грустный вздох.

– Да, все складывается куда лучше, чем я смела надеяться, но ведь этого недостаточно. Мы слишком многого хотим от крошки. Как ей понять? Как ей догадаться? И подсказать нельзя, запрещено.

– Ты слишком терзаешься, – мягко пожурил первый голос, более здравый.

– А что поделать? Ты ведь сама понимаешь, мы хотим невозможного.

– На то и был расчет, – сокрушенно подтвердил первый голос. – Но это не значит, что надо отчаиваться.

– Боже мой, боже, если бы мы только могли помочь, ну хоть чуточку… – не унимался второй голос, печальный.

– Мы не можем, – терпеливо повторил первый голос. – Прежде всего, она нас не слышит. А даже если бы могла, на наших устах печать.

Поняла, кого она мне напоминает, подумала я сквозь сон. Мою первую гувернантку, мисс Диксон, которая показывала мне буквы и научила различать разные страны на глобусе еще до того, как я стала понимать надписи, и первой потерпела неудачу в попытках заставить меня сделать хотя бы один ровный стежок. Благодаря неведомому голосу она встала передо мной будто наяву – милая, добрая, рассудительная мисс Диксон, которая не любила сказки, на дух не выносила колдуний и считала, что слухи о способностях чародеев сильно преувеличены. Однажды, выговаривая мне за любимую игру в драконов, состоявшую в основном из лазанья по деревьям, она в сердцах заявила, что драконы были толстые и неподъемные, а значит, от земли почти не отрывались, даром что крылатые. Менее всего я ожидала встретить столь рациональный ум в заколдованном замке.

– Знаю, знаю… Оно и к лучшему, что не слышит. Если б слышала, мы бы проболтались как пить дать. И тогда все, прощай последняя надежда… Спокойной ночи, крошка! От «спокойной ночи» худого не сделается, – поспешил оправдаться голос. – А она вдруг да почувствует что.

– Может быть, – согласился первый голос. – Спокойной ночи, дитя мое, спи сладко!

«Но ведь я вас слышу, – силилась откликнуться я. – Расскажите, что я должна понять? Что невозможно? Какая последняя надежда?» Однако язык не повиновался мне, и от усилий я вдруг проснулась. В высокое окно заглядывала половинка луны, просвечивая через оборки полога и набрасывая на постель ажурное серебристое покрывало. Я лежала, глядя на ее безмятежный белый лик в окружении созвездий, пока не забылась сном.

Весна неспешно перетекала в лето. Я уже не брала с собой плащ на дальние дневные выездки, а ромашки на лугах выросли Доброхоту по колено. Я