Сейчас ей полагалось бы – особенно в первые семь дней после крещения – проводить время в молитве и думах о Господе, но вот поди ж ты! Кто ей даст думать о Господе, когда в ее руках судьба переговоров и дальнейшие действия киевской руси, может быть, на много лет! Но сейчас, когда Мистина прикрывал ей спину в прямом телесном смысле, даже это чувство неуюта уменьшилось.

– Я сказала то, что хотел Святослав. Про печенегов, узов и алан. Чтобы они не мешали нам идти на каганат. Похоже, греки этого не ждали, – Эльга кивнула, поскольку нарочно не оглашала этих мыслей при царедворцах, приберегая для личной беседы с василевсом. – Но они явно не хотят, чтобы вы шли на каганат и сами взяли все, что там можно взять. Они хотят, чтобы сначала мы пошли с ними на Крит.

– А они нам – по пять серебряшек! – Стейнкиль с презрением подкинул мешочек, будто намеревался швырнуть его через каменное ограждение в темноту двора. – Ищите дураков!

– Ты говорила о пошлинах и количестве паволок? – спросил Мистина.

– Нет. Я не успела. Они все время твердили, что мы обязаны помогать им с сарацинами.

– Хрена лысого мы им обязаны! – злобно бросил Улеб. – Они нас за кого считают? За бродяг, что любой корке рады? А князя? Да будь я там – в морды бы им плюнул!

Из темноты до Эльги доносился хрипловатый голос молодого Ингвара; более добродушный по своему складу, в редкие мгновения злости Улеб становился до жути похож на настоящего отца.

– Купцы на днях отплывают, – напомнил Острогляд. – Значит, и их тоже порадовать нечем?

– Я больше в этот их песий палатион не пойду! – отрезал Улеб. – Чтобы они об нас ноги вытирали, а мы ходили кланяться! Вот как мы им нужны – на пять серебряшек!

– Да пусть подавятся!

– В зад себе пусть засунут!

– Я тоже удивился, что такие разумные с виду люди повели себя так глупо, – с обычным своим спокойствием заметил Алдан. – Если хочешь нанять людей для своей пользы, покажи себя щедрым. А просить о помощи и при этом оскорблять людей скупыми подачками – надо быть дураком. Как ты думаешь, княгиня, в чем тут дело? Мы чего-то не поняли?

– Я считаю, нам домой пора! – отрубил Улеб. – Уехать с купцами, и все! На березовой постельке видал я этих жаб жирных!

– Но ведь состоялся только первый прием! – воскликнула Эльга. – Только теперь пойдут переговоры – теперь, когда и я, и василевс сказали друг другу в лицо, чего мы оба хотим, мы и начнем обсуждать, насколько это все осуществимо.

– Сдается мне, – Градимир тоже подкинул свой мешочек, – что вот этой подачкой грек-то сказать хотел, что ему от нас ничего не надо. Кость бросил голую – проваливайте, дескать, псы шелудивые!

– Поедем домой! – поддержал Улеба Радольв. – Нечего нам здесь оставаться. Третий месяц сидим, как пришитые, только сики эти троллевы жрем, а дело ни с места. Сколько эти скопцы пели соловьями, мол, послужите, а уж мы щедро наградим! А на деле вон что! Стоило за такой малостью ездить!

Отроки зашумели: все считали, что нужно уезжать. Эльга молчала, обдумывая пришедшую мысль.

Неужели она сама все испортила?

Не может быть такого, чтобы греки не приготовили никакого дара для Святослава. Она не раз говорила им, что сын – ее соправитель. Умалчивая о том, что право приехать сюда выкупила у него отказом от иных прав, кроме тех, какие обычно имеет мать князя. Настоящая киевская княгиня теперь – Прияслава свет Свирьковна, но грекам не нужно об этом знать. Однако о том, что Святослав имеет, самое меньшее, равные с матерью права, грекам известно. Причем известно уже со времен Ингварова договора, заключать который от малолетнего Святослава приезжал особый посол, воевода Вуефаст. Таким образом Ингвар и Эльга желали утвердить права своего сына как наследника, и греки уже не могли отпереться, что-де не знают о его положении. Приготовив по восемь милиарисиев ее служанкам, простым девкам, даже частью рабыням, не мог логофет дрома упустить из виду ее соправителя, пусть его и нет здесь самого!

Таких ошибок не делают случайно, а уж тем более греки, у которых каждый вздох заранее расписан. Они поступили так намеренно. Хотели Святослава унизить. Ткнуть носом в грязь. Отсюда жалкие подачки его людям – меньше, чем послам других князей, состоящих под его рукой, меньше, чем купцам – подчиненным ему людям, и да, меньше, чем служанкам матери!

Если бы это было связано с нежеланием русов воевать с сарацинами, то имело смысл подкупить княжьих послов щедрым даром. Значит, дело не в этом.

Неужели она, Эльга, послужила тому причиной, когда упомянула о браке Святослава и дочери Константина? И это намеренное пренебрежение, нескрываемая попытка оскорбить послужили ответом? Ты – никто для нас, сказали греки Святославу. Ты пыль под ногами.

Даже о сарацинах забыли.

Возможно, Константин уже после выхода из китона супруги приказал убрать дар, приготовленный для Святослава. И высыпать из мешочков для его людей половину… или сколько там положили? Послы других князей получили по двенадцать милиарисиев – и люди Святослава должны были получить уж точно не меньше! Но им оставили по пять серебряшек.