нем Кирилл, когда брат нахамил ему и едва не выставил идиотом перед одноклассниками. Адольская только рассмеялась. Взрослеет ее мальчик. Она, правда, наругала его, чтобы не ссорился с близнецом, но все равно была за него рада.
В это же время симпатиями к будущему музыканту прониклась и Алина – образ развязного молодого парня, выглядевшего старше своих лет, ей необычно нравился – она влюбилась во вчерашнего друга, к которому относилась как к брату, без оглядки. Они начали встречаться, как и Арин с Ольгой.
Тропинин продолжал меняться. Почти убил в себе милого вежливого мальчика. Дорого и со вкусом одевался: в зависимости от ситуации мог выглядеть очаровательным элегантным представителем золотой молодежи или брутальным рок-типом. Отпустил волосы, став похожим на аристократа, сделал кучу пирсингов. С Арином учился играть на гитаре, ходил вместе с ним по неформальным тусовкам, а когда один знакомый музыкант и звукорежиссер вдруг заявил, что у него сильный голос и хороший слух, решил зачем-то освоить фортепиано и для прикола – вертушку диджея. Иногда она спрашивала, где сын проводит время.
– Алина ходит в клубы, я ее сопровождаю, – отзывался он.
– Вот как? Хорошо. Ее отец – нужный человек. От тебя хоть одна польза – Лесковы и Ивановы. И контакты с ними.
– Во мне тебя только это интересует?
– А тебя интересуют только твои желания?
– Ага.
– Ты и Кирилл – два разных человека.
– Я сам – два разных человека.
– Антон Олегович, как вы смеете со мной так разговаривать? Антон, немедленно вернись! Ты меня слышишь? Вернись!
Ее сын часто просто уходил и не слушал слова матери.
Прежним, мягким и заботливым, он оставался со своей девушкой и близкими друзьями. Алине он дарил всю свою нерастраченную нежность.
И он по всем параметрам был лучше братика, кроме одного – мать все равно продолжала восхищаться Киром больше. И Антон забил на эту часть его семьи.
– Потом температура опять меняется, медленно, но верно она ползет вверх, все выше и выше и раз – вода уже начинает кипеть. И все опять меняется, Катя. Вода становится паром, и уже никто не может помешать молекулам хаотично ударяться друг от друга и разлетаться в разные стороны с бешеной скоростью.
– Я кое-что хочу тебе сказать. – Антон вальяжно развалился на кресле, проводя рукой по грифу гитары. Она почти всегда была с ним.
– Давай быстрее, у меня мало времени, скоро переговоры, – судорожно запихивала в очередную дорогую сумку какие-то бумаги Алла Георгиевна. От переговоров с американцами зависело очень многое в благосостоянии компании. – Сядь нормально, милый. Похож на идиота с королевскими замашками. Кстати, мне надоело, что ты пропадаешь ночами.
– Ты заметила? – Он пожал плечами. – Удивительно.
– Ты выглядишь как ненормальный, – произнесла Алла Георгиевна. – А твоя эта вечная гитара придает тебе статус нищего бродяги-музыканта. В переходах еще не играешь?
– Не играю. Я – роскошный придурок, – тут же заметил Антон.
– Кто тебе такое сказал? – замерла его мать, повернувшись к сыну. Белые волосы, проколы на лице, вечные наушники на ушах, странная неформальная одежда: тяжелые ботинки, ремни с шипами, черная кожа или хаки. Совсем от рук отбился. Шарм, конечно, появился и умение подать себя – тоже, только вот хороший спокойный характер, каким с детства обладал парень, пропал куда-то. Антон оставался спокойным, но спокойствие это больше походило на равнодушие, дерзость или даже глумление.
– Я сам знаю, мамочка, – сладко потянулся парень. Черная футболка с изображением скалящегося черепа какого-то зверя задралась, и его мать увидела татуировку. Сумка едва не выпала из ее ухоженных рук.
– Ты что, зек? – закричала она, топнув ногой. – Что у тебя на животе? Наколка?
– Наколка, – с легкостью согласился Антон. – А что? Нравится?
– Неимоверно.
– Я еще сделаю.
Кирилл ведь никогда не будет делать на теле тату. А он сделал и сделает еще.
– Ты совсем уже от рук отбился. Чувствую, больше денег в этом месяце ты не получишь, – с трудом взяла себя в руки Алла Георгиевна.
